Часовой дождя - Татьяна де Ронэ
Когда Линден засыпал, его последняя мысль была не о Саше, не о богине Секване с диадемой на голове и не о дожде, что без остановки барабанил снаружи, а об отце, который спал сейчас в номере этажом выше, об отце, которого он любил, но с которым у него не получалось поговорить. Что-то его всегда останавливало. Боязнь, неуверенность, бог знает что еще всю жизнь мешали им общаться. Поль вообще был человеком очень сдержанным, у него имелись лишь две излюбленные темы: деревья и Дэвид Боуи. Линден решил, что мать, вероятно, и задумала этот семейный уик-энд в надежде наладить отношения между отцом и сыном. Беспокойство не отпускало Линдена. А что, если Поль и не хотел ничего знать о сыне, не хотел знать, кто он, тот, кого он любит?
Два
Фотография – это тайна в тайне. Чем больше она перед вами раскрывается, тем меньше вы о ней знаете.
Диана Арбус
Я помню ее имя. Хотя после той истории его больше не произносили. Еще я помню лицо. Круглое и нежное. Розовое, с бархатистыми щеками. Ее голос. Светло-русые волосы. Духи с лимонной ноткой. Она была молода.
Наверное, лет семнадцать, а может, еще меньше. Она жила по соседству. Ее отец выращивал трюфели. Ее наняли к нам в дом, чтобы она сидела со мной два дня в неделю после обеда, моя мать была беременна. Мне было четыре года, до школы я еще не дорос. Она всегда улыбалась. Мы шли гулять по дедушкиному имению.
Там было столько всего интересного. Особенно летом. Черный пруд, в котором квакали жабы, купы деревьев вдоль ущелья. Мы бросали камешки в жаб и хохотали, когда они, спасаясь, ныряли в воду. Кипарисы на том конце долины стояли высокие и горделивые, как воины. Она называла их могиканами. Берегись! – говорила она. – Могикане тебя поймают, они любят пугать маленьких детей. Иногда и правда они напоминали индейцев огромного роста: в пышном уборе из перьев они широкими шагами спускались по склонам холмов. А мы безмятежно прогуливались по лавандовым полям. Она плела венки из маргариток и надевала на голову. Она была красивой. Мы считали бабочек. Набирали гусениц в спичечные коробки и наблюдали, как они там извиваются. В июле мы собирали абрикосы – ветки деревьев ломились от спелых фруктов. Ходили на соседнюю ферму за молоком и яйцами. Рядом паслись овцы под охраной белой колли. Я был счастливым ребенком. Когда меня кусали слепни, она, тихонько напевая какую-то мелодию, дула на то место, и боль стихала.
Когда в феврале начинал дуть ледяной мистраль, она водила меня на трюфельную плантацию отца, защищенную от ветров. Мы смотрели, как он собирает под дубами эти ценные грибы. Его дрессированная собака могла их учуять даже под корнями и известняком. Я обожал наблюдать, как пес припадает мордой к земле и начинает лапами скрести почву. Тогда отец девушки специальной лопаткой извлекал трюфель. В этих грибах не было ничего особенного: маленькие, черные, неправильной формы, какие-то шишковатые, но отец девушки утверждал, что они не имеют цены. Он давал мне их понюхать, от них шел сильный запах плесени. Мне он не нравился. Но когда я приносил свою добычу домой, аккуратно обернутую тряпкой, родители всегда очень радовались.
Теперь я должен очень тщательно подбирать слова, чтобы объяснить, что тогда произошло. И как я, ребенок, воспринял это.
Но для этого мне нужно вновь обрести то детское ощущение, детский взгляд. Забыть свое взрослое ви́дение. Рассказать обо всем откровенно, правдиво, даже если это наполняет меня ужасом.
* * *
Главный въезд в Венозан находится на дороге в Ньон, если ехать из Севраля на восток. Ближайшая деревня – Леон-де-Винь, знаменитая своим оливковым маслом и трюфелями. С дороги дом увидеть нельзя. Серпантином вьется аллея, вымощенная светлым камнем, разворачиваясь, словно длинная лента, она петляет среди абрикосовых деревьев, виноградников и лавандовых полей. Мирный, безмятежный уголок, лишь рычание трактора изредка нарушает его тишину. Туристы не рискуют добираться до этих возвышенностей, каменистая дорожка может повредить их шины, но иногда здесь появляются одинокие путешественники с палкой в руках. Все время извиваясь и петляя, дорога поднимается так круто, что водителям приходится менять скорость, а пешеход или велосипедист начинает задыхаться. Наконец появляется дом, и тот, кто его видит, застывает в изумлении – это здание эпохи Возрождения. Морис Мальгард, прадед Линдена, хотел, чтобы Венозан походил на тосканские охотничьи домики семейства Медичи. Морис никогда не был в Италии, никогда не видел охотничьих домиков Медичи, это был скромный работник на ферме, он родился в маленькой деревушке возле Севраля, но после того, как к тридцати пяти годам он сколотил на своей картонажной фабрике значительное состояние, у него появилось что-то вроде мании величия. Он и его очаровательная жена Иветта, тоже весьма скромного происхождения, могли позволить себе все самое красивое. Его фабрики, производящие картонную упаковку, процветали. Такие коробки впервые позволили перевозить по всему миру живых шелковичных червей: благодаря отверстиям, искусно проделанным в стенках, нежные личинки не задыхались во время долгого пути. Производители шелка оценили преимущества такой упаковки, за ними последовали продавцы парфюмерных товаров и косметики. Картонные коробки Мальгарда произвели на промышленном рынке настоящий фурор: практичные, красивые и легкие в обработке, они, ко всему прочему, способствовали появлению новых рабочих мест. В начале XX века производство упаковочного картона стало настоящим подарком судьбы для Севраля и всего региона, причем выгоду извлекал не только Мальгард, одним из первых основавший здесь картонажные фабрики, но и все те, кто шел за ним следом. Два раза в день поезда, груженные картоном, отправлялись с вокзала Севраля в Марсель, Париж или Лион.
Когда Морис Мальгард решил построить дом, он стал объезжать окрестности в поисках идеального места. Долго искать ему не пришлось: большой участок в Венозане, простиравшийся до самого дендрария, который какой-то увлеченный фермер разбил пару поколений назад, покорил его сердце
