Обращаться с осторожностью - Джоди Линн Пиколт

Он указал на телефон в центре стола:

— Наберите девятку для внешней линии, — потом откинулся в кресле и скрестил руки на груди, давая понять, что не оставляет мне никакого личного пространства.

— Вы знаете номер больницы, где держат мою дочь?

— Ей вы позвонить не можете.

— Почему? Я же не арестован, — повторил я.

— Сейчас уже поздно. Какой родитель захочет будить своего ребенка. Но вы ведь не такой уж хороший родитель, Шон, да?

— Плохой родитель оставил бы свою дочь одну в больнице, когда ей плохо и она напугана, — ответил я.

— Давайте обсудим необходимое, а потом, может, вы поговорите с дочерью, прежде чем она уснет.

— Я не пророню ни слова, пока не поговорю с ней, — стал торговаться я. — Дайте мне номер, и я расскажу вам, что действительно произошло с ней сегодня.

С минуту он неподвижно смотрел на меня — я прекрасно знал этот метод. Я так долго применял его, что мог распознать ложь по одному взгляду. Интересно, что он увидел в моих глазах. Возможно, разочарование. Вот он я, полицейский, а даже уберечь тебя не смог.

Детектив поднял телефон и набрал номер. Попросил соединить с твоей палатой и тихо переговорил с ответившей ему медсестрой. Потом передал трубку мне:

— У вас одна минута.

Ты была сонной, тебя только что разбудила медсестра. Говорила ты таким тоненьким голоском, что я мог бы продеть его в петлю для пуговицы.

— Уиллоу, — сказал я. — Это папа.

— Где ты? Где мамочка?

— Мы скоро приедем за тобой, милая. Завтра с самого утра мы увидимся. — Я не знал, так ли это, но не мог позволить тебе думать, будто мы бросили тебя. — От одного до десяти? — спросил я.

Мы играли в эту игру при каждом переломе: я предложил тебе шкалу боли, и ты могла показать, насколько ты смелая.

— Ноль, — прошептала ты, и меня будто ударили.

Факт обо мне: я не плачу. Не плакал с тех самых пор, как умер мой отец, когда мне было десять. Но сейчас я находился на грани. Точно так же, как и в тот день, когда ты родилась и чуть не умерла. Или когда я смотрел на двухлетнюю тебя и ты училась ходить заново, проведя пять месяцев с переломом бедра. Или сегодня, когда забирали Амелию. Дело не в том, что я несокрушимый, просто кто-то из нас должен сохранять силу.

Я собрался с духом и прокашлялся:

— Расскажи мне что-то новое, малыш.

Еще одна наша игра: я прихожу домой, а ты пересказываешь, что узнала за день. Если честно, я еще не видел, чтобы дети так впитывали информацию. Тело могло подвести тебя на каждом шагу, но мозг это компенсировал.

— Медсестра сказала, что сердце жирафа весит двадцать пять фунтов, — сообщила ты.

— Какое огромное, — ответил я. Сколько же весит сейчас мое отяжелевшее сердце? — А теперь, Уиллс, я хочу, чтобы ты легла и поспала как следует, а когда проснешься утром, я приеду за тобой.

— Обещаешь?

Я сглотнул ком в горле:

— Вот увидишь, детка. Крепких тебе снов.

Я передал трубку детективу.

— Как трогательно, — равнодушно отозвался он и повесил трубку. — Ладно, я слушаю.

Я положил локти на стол:

— Мы только зашли в парк и возле ворот увидели кафе-мороженое. Уиллоу проголодалась, и мы решили сделать остановку. Жена достала салфетки, Амелия села за столик, а мы с Уиллоу ждали в очереди. Старшая дочь что-то увидела в окне, а Уиллоу помчалась посмотреть, упала и сломала бедренные кости. У нее заболевание, которое называется несовершенный остеогенез, а значит, ее кости необычайно хрупкие. С этим рождается один из десяти тысяч детей. Что, черт подери, вам еще нужно знать?!

— Именно такие показания вы давали час назад. — Детектив бросил на стол ручку. — Я думал, вы расскажете мне, что произошло на самом деле.

— Так я и сделал. Но вы хотели услышать совершенно другое.

Детектив поднялся на ноги:

— Шон О’Киф, вы арестованы.

К семи утра я бороздил зал ожидания полицейского участка, будучи совершенно свободным человеком, — ждал, когда выпустят Шарлотту. Офицер, открывший мою камеру, неловко переминался с ноги на ногу рядом.

— Уверен, вы все понимаете. Учитывая все обстоятельства, мы просто делали свое дело.

Я стиснул челюсть:

— Где моя старшая дочь?

— Представитель социальной службы едет сюда вместе с ней.

Из профессиональной солидарности мне сказали, что Луи, диспетчер в Бэнктоне, подтвердил мою работу в полицейском участке, а также рассказал про твое заболевание, из-за которого легко ломаются кости, но органы опеки не могли отпустить Уиллоу без подтверждения от медицинского эксперта. Всю ночь я молился, хотя, должен признаться, я благодарен Иисусу за наше освобождение куда меньше, чем твоей матери. Шарлотта часто смотрела «Закон и порядок» и прекрасно знала, что раз ей зачитывают права, то она имеет право на один телефонный звонок. К моему удивлению, она использовала его не для того, чтобы связаться с тобой. Она позвонила Пайпер Риис, своей лучшей подруге.

Честно, я обожаю Пайпер. Обожаю за то, что она воспользовалась связями, позвонила Марку Розенбладу в три часа ночи на выходных и попросила его позвонить в больницу, где лежала ты. Я обязан Пайпер своим браком — именно они с Робом познакомили меня с Шарлоттой. Но в то же время порой Пайпер слишком… много. Она умная, всегда при своем мнении и в большинстве случаев права, что даже раздражает. В основном мы с твоей матерью ссорились из-за тех мелочей, которые посеяла в ее голове Пайпер. Но если той подходит такая самоуверенная, дерзкая манера, то твоя мать выглядит нелепо — она как ребенок, играющий в мамином гардеробе. Твоя мать тихая и загадочная; сильные ее стороны не бросаются сразу в глаза, а раскрываются постепенно. Войдя в комнату, сразу заметишь Пайпер, блондинку с короткой, как у парня, стрижкой, бесконечно длинными ногами и широкой улыбкой, но именно о Шарлотте будешь еще долго вспоминать после ухода. Однако эта напористость, которая меня в Пайпер утомляет, помогла нам освободиться из-под ареста в Лейк-Буэна-Виста. Во вселенском масштабе я должен ее благодарить.

Внезапно открылась дверь, и я увидел Шарлотту, такую бледную и измученную, с коричневыми кудряшками, которые выбивались из стянутого резинкой хвоста. Жена разносила в пух и прах сопровождавшего ее офицера:

— Если Амелия не вернется сюда, когда я досчитаю до десяти, то я…

Боже, я так люблю твою мать! Когда дело касается серьезных вопросов, мы с ней мыслим одинаково.

Заметив меня, она замолчала.

— Шон! — выкрикнула Шарлотта и бросилась в мои объятия.

Вряд ли