Театр ужасов - Андрей Вячеславович Иванов
Старый паук – так за глаза мы зовем Константина – оплел своей паутиной всю Каменоломню. Он выступает на телевидении и радио, дает объявления, распускает веерные рекламы. Он не производит впечатления очень энергичного человека. Я бы даже сказал, что он куда медленней меня; однако я ничего не успеваю, а он, сутулясь и шаркая, успевает сто дел на дню переделать. Всегда задумчивый, всегда чем-то озабоченный. Он похож на человека с обострением колита. Частенько валяется с книгой. Много курит кальян! Я столько не курю. Он даже отлынивает – отменяет встречи, уезжает куда-нибудь (это случается раз в три месяца, и мы сперва думали, что он отрывается на сбереженные деньги, улетает в какую-нибудь европейскую столицу, где четыре-пять дней живет «по-человечески», то есть ходит в театры, рестораны, отдыхает в шикарном гостиничном номере, попивая дорогое вино, лежит в ванной, может быть, заказывает проститутку, – так я думал раньше, но выяснилось, что все гораздо прозаичней: он посещает конференции и конгрессы психологов). И все-таки клиенты откуда-то берутся, сами приходят, и он для них находит время, и для нас, и для клуба… Он так много успевает сделать!
В свободные от приема часы он читает, и это совсем другой человек. Когда меня направила биржа на миссионерскую работу в библиотеку, я наблюдал за людьми в читальном зале (сначала я сам читал, но мне моя начальница сказала, что меня сюда не читать направили, а работать; так как делать было нечего, я просто стоял, как истукан, и на читателей пялился); меня раздражали те, кто читает и нервно дрыгает ногой или шевелит пальцами, крутит ручку или ковыряет что-нибудь, мне думалось, что они это делают назло, чтобы меня раздражать. Я выдержал месяц и попросился на какую-нибудь другую работу, тоже миссионерскую, тогда меня направили на склад оптовой продажи, чтобы я смотрел, как привозят и раскладывают товары, возят их на тележках, поднимают на карах и специальных машинах и лифтах на стеллажи, – я ходил по складам и смотрел, на меня поглядывали недружелюбно, потому что я гоголем шлялся, и даже если хотел бы кому-нибудь помочь, то не имел права – консультант на бирже любила повторять, что в мою задачу входило не работать, а изучать работу. Она требовала от меня подробного отчета, а я ленился писать, к ее неудовольствию, я шлялся по складам, иной раз помогая рабочим, наплевав на правила, и ничего не записывал. Она попросила, чтобы я нарисовал тех, кто там работал (потому что в регистрационном бланке я написал, что я не только писатель, но и художник, и она хотела, чтобы я проявил свое умение: просила меня описать работу и зарисовать работников), но я отказался, и она отправила меня в столовую в торговом центре «Кристийне», где я наблюдал за тем, как работают кассирша и официантки, которые накладывали еду на тарелки, я должен был приносить подробные отчеты о работе уборщиц и персонала (желательно, подчеркнула она, нарисовать их), а также вести счет посетителям. Я приносил ей мои отчеты (и два эскиза), но она была мною очень недовольна, и, когда я однажды пришел и сказал, что меня взяли в клуб, она страшно обрадовалась и сказала, что теперь отчитываться будет председатель клуба.
Я сижу и смотрю, как Костя читает книгу. В наши дни очень многие отвлекаются на свои мобильники. В прежние времена читатели были слабые – редко доводилось мне увидеть человека, который читал до самозабвения, таких и тогда было мало, а теперь – днем с огнем! Люди все больше привязаны к внешнему, они забывают, откуда этот внешний мир взялся – изнутри таких же людей, как они сами. Константин с книгой выглядит человеком странствующим, он словно смотрит в окно поезда или самолета. Я думаю, что в такие минуты он настоящий: в шерстяной жилетке, в тапках на шерстяной носок – таким его клиенты не видят. С ними он всегда другой – аккуратный, собранный, напряженный, – он помнит о том, кем должен казаться, он держит образ. Если бы мой биржевой консультант попросила меня написать отчет о работе в клубе, я бы ей многое мог написать. Например, я рассмотрел в нашем председателе старость. Это очень тонкое наблюдение, которым я сильно озадачил Эркки. Он удивился, несколько дней наблюдал за Костей и согласился со мной. Константин накопил свою старость – в морщинах у глаз, в сутулых плечах и осторожной походке. Его старость еще не явная, она словно ранняя плесень в сыром помещении, ты ее не видишь, но чуешь: где-то она есть. В подтянутых людях старость легко разглядеть – она просвечивает сквозь их собранность и аккуратность. В Косте она проступает сквозь цвет его бледной, слегка шелушащейся кожи, лежит перхотью на жиденьких волосах, собирается в его вдавленной грудной клетке. Она в складках его брюк. Металлические пуговицы не блестят, но светятся, как бабушкины спицы. У меня было много пуговиц, я их собирал. Я бы мог подарить ему две, чтобы с ними на глазах он отправился в свое загробное путешествие. Он пройдет сквозь зеркала ночи, посидит на берегу Леты и вернется обратно с вестью о своем бессмертии. Мы будем ждать, читая вслух Бардо Тхёдол. Только вернется он тогда, когда в Каменоломне останутся одни тараканы. Он придет и сядет на свою скалу, раскинет паутинку, погадает на пуговичках, помочится на наши скелеты и от тоски нездешней сдохнет безвозвратно. Зачем тебе бессмертие, когда плюнуть в глаза некому?
Он что-то судорожно записывает, бросает карандаш, вскакивает, с очень довольным видом прохаживается по залу. В такие минуты его лучше не беспокоить. Пусть себе ходит там, потирает руки…
Эркки сидит за своим рабочим местом.
