Остров - Пётр Валерьевич Кожевников
Я не знаю, какая Галька, но она мне понравилась, и я поехал ее проводить. Она живет в Дачном.
От метро шли пешком. До дома доперли во втором часу. Посидели во дворе. Поболтали о жизни. Она все волновалась, как я доберусь на свой Васильевский, а я об этом и не думал. Мне хотелось поцеловать ее, но я не решался. Сидим, разговариваем, и вдруг — нате! Она же поймет, что это не серьезно, а так... Я спросил, не будут ли ее предки волноваться. Она сказала, что мама работает в ночь. Пригласила зайти.
У них с матерью двухкомнатная квартира. Отец прописан с ними, а сам вроде моего, только в другую сторону. Дом — шикарный! Два лифта. Мусоропровод. Потолки приличные для новостроек. Прихожая большая. Стенные шкафы. Обстановка, конечно, не фонтан. У Галки комната с лоджией. Она показывала мне квартиру, пока готовилась жратва. Я спросил, не страшно ли жить на четырнадцатом этаже? Она ответила, что отсюда до бога ближе. Я похвалил ее за остроумие.
Заморив червячка, мы опять разговорились о разных вещах. Рассказывали о себе, о друзьях. Курили. Другие парни не любят, чтоб девка курила, а по мне все равно. Лишь бы как следует, взатяжку. Разговор сникал, а я думал: «Что дальше?»
Она сказала, что если я хочу спать, то могу лечь. Перед приходом мамы она меня разбудит. И я уйду. Мне не хотелось спать, а хотелось еще побыть с ней, это ведь здорово! Еще сегодня были чужие люди. Она накрашенная, внешне — пустая кукла. Не знаю, чем казался я. А теперь сидим в ее доме и говорим как самые близкие люди. Наверное, мы с ней в чем-то похожи, раз так скоро сошлись.
Я думал об этом, пока она мыла посуду. Потом мы пошли в ее комнатку, закурили. Мне захотелось показать ей журнал, который мне вернул сегодня Вадим.
Я спросил Галю, как она относится к порнографии? Она сказала, что это — ужасная пакость. Но журнал посмотрела и опять сказала то же. Мне было приятно, когда Галя смотрела журнал. И когда она подняла голову, я поцеловал ее в губы. Посадил к себе на колени и продолжал целовать. Мне хотелось узнать все ее тело. Она снимала мои руки. А у меня было непередаваемое чувство того, что, устроенные природой по-разному, чтоб соединиться в единое целое, мы можем сейчас увидеть и узнать друг друга, и что может быть на свете значительнее. Она отпихивала меня и хотела уйти. Просила оставить ее. Я отпустил ее, но в дверях мне захотелось снова ее обнять. И я обнял ее и уложил на диван. Раздел до пояса и поцеловал прямо в сосок. Она заплакала. Я дал ей уйти. А сам разделся и лег. Но какой тут сон? Услышал, что она вернулась, и зачем-то притворился спящим. Она была недолго, потом ушла.
Я не мог лежать и пошел к ней. Когда подошел к кровати, меня начала бить дрожь. Галя спросила, что я хочу с ней сделать. Странный вопрос. Я сказал, что ничего, прижался к ней. А потом просто поцеловал в лоб и пошел вон. Она позвала меня. Протянула руки. Мы стали целоваться. Галя сняла с себя рубашку и сказала, что согласна на все. В ее голосе звучала торжественность жертвы, которую готова принести. Мне стало смешно. Потом я понял, что это тот момент, когда в моих руках чистая девчонка, которой я могу воспользоваться. Но я вдруг испугался неизвестности этого дела и еще той пустоты, которая в тот миг скользнула под рукой. Я перестал ее целовать. Сходил за сигаретами. Пока курили, Галя сказала, что мне пора сваливать. Я пошел одеваться. Было стыдно своего испуга. Опять свалял дурака. Но она думает, что я благородно не воспользовался ее согласием. Ну и ладно. Прощальный поцелуй вышел короткий и стыдливый. Будто в первый раз.
Я приехал домой, когда мама уже пила кофе. Она привыкла к тому, что я не ночую дома. Ничего не сказала. Вообще ей сейчас не до меня. Она ждет ребенка от одного духа, за которого собирается замуж, а ведь ей сорок лет. Виктор здорово моложе. Интересно, где они собираются жить? У Виктора одиннадцатиметровая комната, а у нас с матерью четырнадцать метров.
Из дневника Гали.
Мы с Маринкой и Сашкой напились. На рождение я их не пригласила из-за мамы, а вчера скинулись, взяли три бутылки белого и насосались, как клопы. Маринке, конечно, не стоило так, но что ей скажешь? Не будешь стакан отнимать?! А Сашка молчит. Вообще он чудной. Глаза у него очень красивые — кошачьи, а цвета каштановой скорлупы. Они ласковые и словно всем добра желают, когда у него хорошее настроение. Сам он на вид какой-то очень мягкий, такой, что иногда хочется потискать как игрушку. Непонятно, как такой может лишать невинности. Он ведь рассказывал Маринке, что до нее у него были три. И все девочки.
Сашка всегда мечтает — то об учебе, то о карьере на производстве. Я думаю, он слишком безвольный, чтобы чего-то добиться в жизни. И не умен.
Пили у меня — мама работала в ночь. Сашка рассказывал анекдоты. Маринка слушала и смеялась, а мне все время говорила, что я напрасно не пригласила Толю: он говорил ей, что я ему до сих пор нравлюсь. Я почти весь вечер молчала и вспоминала Мишку: то на сцене, то как он меня целовал, а после того как ушел, ни разу не позвонил, и не позвонит, наверное, никогда. Что я ему? Он — парень.
Из дневника Миши.
На фабрику сегодня опоздал на полчаса. Мастер ругался. Начали делать табуретки. Строгали все,
