Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов
Кольгрима вышла из спальни и постучала к Елене. Та тут же вышла, точно и не спала. Колдунья привела ее в свою спальню и указала на спящую двойницу.
Елена подошла к кровати, тронула спящее привидение за руку. Двойница стала таять в воздухе и исчезла.
– Это тебе привиделось, тетушка, спи! – сказала Лена и тоже растаяла.
Кольгрима без чувств рухнула на кровать и забылась. Проснулась внезапно, точно кто толкнул ее. Внимание волшебницы привлек угол комнаты, который наполнился дрожащим голубоватым сиянием. Свечение стало кружиться все быстрее и быстрее, и из него вдруг соткался огромного роста человек в зеленом мундире с пронзительным тяжелым взглядом. «Император!» – словно кто шепнул Кольгриме на ухо. Она обмерла. Значит, правда, что царь неприкаянно ходит по петербургским подземельям по сию пору! Николай Первый подошел к зеркалу и, наклонившись к нему, смахнул с плеча невидимую соринку. Кашлянул, вынул из стола синюю папку Модильяни, достал из нее три листочка, глянул на них вскользь, хмыкнул и, заложив руку с рисунками за спину, вошел в стену. Кольгрима подошла к стене. В стене, словно в дверной створке, были зажаты ее девичьи портреты. Она потянула их, и бумага рассыпалась в прах!
Не всё потеряно
– Со мной эти штуки не пройдут, – усмехнулась ведьма. – Еще не утро.
Кольгрима дунула на пыль, не успевшую осесть на пол, и та как железные опилки под магнитом стала сгущаться и стягиваться в линии и плоскости. Сначала нехотя, но, в конце концов, стремительно. На пол, мягко раскачиваясь, опустились три листа бумаги. Волшебница подняла их, изучила рисунки:
– Как настоящие. Сам Моди не отличит! Даже лучше! – не удержалась она от похвалы самой себе. – Ведь в них теперь воистину есть волшебство! Моё!
Кольгрима знала, что это был пик ее чародейного мастерства. Апофеоз чудесных превращений. Вырвать из рук бесов материал, созданный духом гениального художника – пропащий материал, обратившийся в прах! Такого не удавалась никому из людей. Жаль, синюю папку Модильяни оттуда не достать. Ну да папок и здесь полно. В том числе и синих. Да вот они. Перед Кольгримой выросла груда синих и голубых папок. Она выбрала подходящую и вложила в нее рисунки. Спохватившись, достала листы. На них не было подписи художника!
Часы показывали полночь.
«У меня еще целая вечность, – подумала ведьма. – Моя вечность».
Кольгрима направилась в комнату Елены.
– Вставай! Вставай, лежебока! – растолкала она девушку.
– Ну что такое? – пробурчала спросонья Лена. – Что случилось?
– Что случилось, то прошло. Что не пришло, вот то бы не случилось. Вставай! Надо срочно увидеться с Модильяни!
– Да где мы увидимся с ним? Тетушка, где он?
– Где, где? В парижском кафе, где же еще? Вечно шастает по кабакам. Пошли! Не прибранная ты. Постой, приберу.
Кольгрима подвела Лену к зеркалу, поправила ей прическу. Девушка обернулась роскошной дамой, шатенкой с тарелочки, а волшебница пышноволосой брюнеткой, ее тарелочной визави.
Брюнетка взяла шатенку за руку и шагнула в зеркало.
Перед «Ротондой» Елена запнулась о выбитый булыжник и едва не растянулась на грязной мостовой. Тетушка успела поддержать ее. На веранде кафе за небольшим столиком с белой столешницей и тоненькими черными ножками на плетеных стульях из ротанга сидели Модильяни в черном вельветовом костюме и элегантная дама лет двадцати в широкой соломенной шляпе с страусиным пером. Она напоминала антилопу. Елена с неприязнью отметила, как гибка и грациозна эта восточная горбоносая красавица. В ней было то, чего не было больше ни в одной из посетительниц «Ротонды». И не только в эту ночь, но и вообще никогда. Дама была явно увлечена беседой. Амедео же, остро поглядывая по сторонам в неистребимом азарте поиска новых моделей, нараспев читал:
«О, эта плоть живая!
Как облачко взлетая,
Ложатся кружева –
И не нужны слова
Губам, огнем объятым…»5
– Привет, Моди! – поздоровалась с художником брюнетка, бесцеремонно прервав его декламацию. Его партнершу она проигнорировала. – Верлен? Составим компанию? На минутку.
Модильяни недобро сверкнул глазами, но ничего не сказал. Встал и придвинул стулья за присоседившимися дамочками.
Брюнетка держала в руках синюю папку. Моди обеспокоенно глянул на свою. Та лежала на столике рядом с ним.
– Ты забыл подписать, – Кольгрима протянула художнику рисунки.
Амедео посмотрел на них, задумался, припоминая что-то, отрицательно покачал головой.
– Это не я рисовал. Где ты взяла их?
Кольгрима поджала губы.
– Моди! Ты что, был так пьян, что не помнишь, как рисовал эти силуэты?
Амедео схватил остро отточенный карандаш и, продирая им листы, поверх рисунков поставил свою подпись. Потом резко встал и, не прощаясь с Кольгримой и Еленой, потянул гибкую партнершу за руку:
– Пойдем, Анна!
– Кто это? – спросила Елена. Она не уловила свой голос и не разобрала, что ответила тетушка. Она слышала лишь стук своего сердца! – Да, это она, Анна Ахматова, – прошептала бедняжка.
Вступление и каприз
– Расстроилась? – Кольгрима прикрыла ладонью руку воспитанницы, комкавшую рисунок. – «В предвкушении мгновения радости», – прочла тетушка. – Брось! Нашла из-за кого. В твоем списке – кто под вторым номером? Нумеруешь ты! Назови его первым. Да он и без тебя Первый. А этого, – тетушка кивнула на рисунок, – считай прологом, вступлением, интродукцией. Как он, возьми и зачеркни и напиши новое слово.
– Интродукция и Рондо каприччиозо Сен-Санса, – прошептала Елена. – Ля минор.
Кольгрима скривилась.
– Ой! Не надо! Не надо этих соплей! Кому минор, а кому и мажор.
– Вот и я о том. Кому пролог, а кому каприз.
– Сен-Санс, конечно, гений, Шарль-Камиль. – Разозлившись, тетушка разродилась экспромтом: – Но что тебе Моди? Да сдай его в утиль!
– Камиль, Моди, утиль – прекрасный водевиль! – не осталась в долгу и Елена. – Тетушка, вернемся домой. Надоели эти фарс и бутафория. Ложь, как в
