Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина
– Парень, извини. А какой сейчас год?
Вихрем пронеслось воспоминание. Однажды, ещё пацанами, они бегали по бетонной трубе, из которой вытекала крошечная речонка, коих в его детстве в Москве насчитывалось предостаточно. И когда в очередной раз они вылезли из трубы, в которой просидели довольно долго, на краю оврага стояла пожилая женщина с матерчатой сумкой в руках и сурово смотрела на них.
– Бабушка, а какой день сегодня? А месяц? А год? – спросил самый смелый из них – Санёк – нарочито утирая пот со лба, так, как будто они шли по этой трубе не один десяток лет. Тогда это казалось невероятно смешным. А сегодня, Лёха, ищуще заглядывая в глаза юнцу, с волнением ждал ответа.
Парень выдернул проводок из уха.
– Что?
– Год, не скажешь какой на дворе? – повторил Лёха, радуясь хотя б тому, что парень знает русский язык.
– Двадцать семнадцать, – несколько презрительно ответил юнец, не удивившись как будто.
– Двадцать семнадцать? – ошарашенно повторил Лёха, – что это значит?
Во взгляде парня прибавилось холода, даже появилась некоторая брезгливость, но он отчеканил:
– Две тысячи семнадцатый год.
А Лёха, опешив, лихорадочно талдычил про себя: «Значит, двухтысячный уже встретили, двухтысячный уже встретили …»
Обида затопила Лёху. Обида, неизвестно на кого, за то, что его лишили двухтысячного года, которого с самого детства их поколение ждало с таким нетерпением и предвкушением, как будто ночь с девяносто девятого на двухтысячный могла стать волшебной, и они шагнули бы сразу в сказку, в будущее из романов Беляева и Ефремова. Они писали сочинения «Я живу в двухтысячном году», и только одно огорчало: возраст! В этом долгожданном двухтысячном они будут уже такими старыми! А теперь получается, сколько ему? Лёха прибавлял к двум тысячам семнадцать и никак не мог сообразить, сколько ему лет сегодня.
– У вас всё окейно? – спросил парень, которого Лёха благополучно выбросил из головы в сумбуре своих мыслей. В его глазах не прибавилось участия, но не уходил, ждал от Лёхи ответа.
– Понимаешь, пацан, я в будущем, что ли, очутился. Я в восемьдесят восьмом… В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – поправился Лёха, не надеясь, что парень поймёт его, и заговорил быстро-быстро. – Я, наверное, на идиота смахиваю, но ничего уразуметь не могу. Я на работу ехал, на родной завод, а завода, вроде, и нету! И машины такие вокруг, – заозирался Лёха, потому что по шоссе лавиной неслись всё такие же красавцы.
– Я не пьяный, пацан, поверь, – частил Лёха, видя, как разрастается брезгливость в глазах парня. Но неожиданно сник:
– Домой мне, может, теперь поехать?
Парень покивал рассеянно, навёл пластину на Лёху, вспыхнул из коробочки свет и погас.
– Куда ехать знаете? – спросил.
Поводил пальцами по пластинке, которую не выпускал из рук. Засветился маленький экранчик, поползли в разные стороны голубые кружочки. Лёха глянул с интересом, но парень резко отшатнулся.
– Вон там автобусная остановка, – начал парень, показывая в сторону стеклянной трубы, но Лёха перебил:
– Где остановка, я знаю. Спасибо, дружище, спасибо, – и побежал к автобусной остановке.
Парень опять наставил на него свою пластинку.
«А ну, как стрЕльнет», – мимоходом подумал Лёха, но тут же о парне и забыл.
А забыть было из-за чего: вдоль всей улицы показывали кино. На нескольких экранах люди входили в дома, распахивали окна, беззвучно говорили что-то. Вспыхивали и гасли алые надписи «от 2 млн. руб», «1-ый квартал 2017», «с отделкой». Лёхе всё это – китайская грамота, но он взгляда не мог отвести от нарядных людей на экранах, от движения букв и цифр.
Иногда Лёха отрывался от невиданного зрелища, смотрел на дорогу. Задумался на секунду: «А месяц какой? День?»
Замёрзшая земля без снега могла означать и октябрь, и март, да и вообще, в этом климате последних лет – любой месяц, кроме, пожалуй, летних. Да и то, кто знает, что у них тут в двадцать-семнадцать? У них… У нас? Лёха, будучи здравомыслящим человеком, решил не заостряться, а «решать проблемы по мере поступления». Сейчас – домой, а там разберёмся. Домой? Лёха резко затормозил, несмотря на всё своё здравомыслие. Есть ли дом? Они получили квартиру совсем недавно, прожив до этого в коммуналке на четырнадцати метрах более десяти лет. Лёха, рано оставшийся без родителей, души не чаял в своей семье. Для него так называемая «малая родина» находилась там, где обретались его жена и две маленькие дочки. А уж когда они получили просторную, в пятьдесят два квадратных метра трёхкомнатную квартиру, счастье захлестнуло Лёху полностью. Жизнь удалась, не сомневался Лёха, чего ещё желать человеку?
Только теперь Лёха испугался. Испугался так, как не страшился в течение всего этого непонятного дня.
«Есть ли дом? – подумал он снова, – жива ли жена, здоровы ли дети?»
То, что жена, возможно, стара и больна, а девчонки старше его самого, Лёху не волновало: ему всё равно, какие они. Лёха постоял немного, собираясь с духом, и снова двинулся к остановке.
Похоже, был будний день, середина. На остановке – несколько тёток неизвестно из какого времени – в чёрных стёганых пальто, в вязаных блёклых шапках. Отдельной кучкой – подростки. Эти, точно, из двадцать-семнадцать: яркие куртки, толстые шарфы; голые щиколотки (как они не мёрзнут? Может, придумали какой обогрев, невидный на теле?); маленькие экранчики в руках у каждого.
Нужный Лёхе 291-й стоял «на посадку», все надписи светились, но открытой оставалась только передняя дверь, и путь в салон преграждал рогатый шлагбаум. Водитель – пожилой мужик – смотрел прямо перед собой и не обратил на Лёху никакого внимания. Тот вошёл. Спросил опасливо:
– А талончики есть? – смутно догадываясь, что «Единый» образца 1988 года, на какой бы месяц он ни был, не прокатит.
– 50 рублей, – ответил водитель, не поворачивая головы.
Лёха аж присел. 50 рублей!! Во, живут они в двадцать-семнадцать!! Это ж треть зарплаты!
– А бесплатно не отвезёте?
– Давай, алкаш, пешочком, если денег нет.
Лёха для вида покопался в кармане, нащупал металлический рубль.
– Может, талонами на сахар возьмёте? – с надеждой проговорил Лёха.
Талоны на сахар, которые им выдавали на четверых, никогда полностью не расходовались (сахара его девчонки ели мало), поэтому Лёха носил их своему бригадиру Михалычу-сладкоежке.
– Чего? – водитель, наконец, повернулся и воззрился на Лёху.
– Какие талоны на сахар? С лихих девяностых что ль? Сохранил? Покажь.
Лёха вытянул из кармана три талончика «январь 88», попутно зацепившись мыслью за странные слова «лихие девяностые». Водитель глянул:
– О, восемьдесят восьмой год!! Откуда у тебя? Денег нет, а такую ценность в кармане носишь. Они теперь, каждый, наверное, рублей по 500, а то и больше у коллекционеров.
500 рублей
