Борис Можаев - По дороге в Мещеру
- Это в Ветчанах-то некому косить? - покачал головой Петр Арефьевич. Ведь раньше у них по сто человек отходило на сторону.
- Больше! - подхватил Паршин. - Из Ветчан и Култуков по двести человек отходило. Зато уж как вернутся на сенокос - любота! В две недели управлялись. Да, не удержали народ. Поразъехались да состарились.
Паршин погрустнел, задумался и вдруг тряхнул головой:
- А можно было удержать народ. Промыслом! Там бы завели столярные мастерские, там лесопилки или драночный завод, стружку упаковочную гнать, дерматин... Да мало ли что. Возле такого дела и молодежь удержалась бы. Но нельзя было, запрещался промысел. Теперь вот и можно, да не с кем. Народу нет.
- Как у вас с техникой?
- Плохо. Мало техники, и техника старая. Видите, как сыро? Дожди заливают. Силос надо заготовлять - комбайны силосоуборочные останавливаются... Старые. Правда, измельчители КИР и КУФ - эти работают. А травы нынче добрые.
При таком малолюдье техники должно быть не то что много, а на выбор. Вот говорят нам, давайте, гоните специализацию. У вас, мол, картошка хорошо родится. Ладно, хорошо родится картошка. Но ты сперва обеспечь нас всем необходимым под такую специализацию. Вон, в прошлом году мы взяли по сто сорок, по двести центнеров картошки с гектара. И сорта хорошие Гатчинская да Темп. Гатчинская крупная картошка, по чайнику. Выворотишь этакую ковлагу - и взять не возьмешь. Машины не приспособлены, и мало их. А вручную собирать некому. Да... Вот мы и говорим: давайте специализироваться. Но сперва постройте нам хранилища, лаборатории, машины забросьте. А главное - постройте нам жилые дома, куда бы поселить приезжих механизаторов. Своих у нас нет, то есть мало их. Из города в общежитие специалисты не поедут.
Паршину перевалило за сорок лет, но выглядит молодо - ни морщин, ни седины, волосы черные как смоль, нос крючковатый. С виду не то осетин, не то абхазец.
- Из каких вы мест? Откуда родом? - спрашиваю.
- Здешний я, мещерский.
- По обличью вы какой-то ненашенский, - говорю. - У нас вроде бы больше белобрысые водились.
- Всякие были: и татары, и финны, и даже литва, говорят. Это кроме русских. Дети разных народов, - смеется.
- Как с урожаем в этом году?
- Хороший урожай. Секрет? Очень простой - дали под зерновые столько удобрений, сколько следует. В районе расщедрились: выделим, говорят, товарищ Паршин, твой глухой угол из общего потока и дадим тебе столько удобрений, сколько потребуется. А потом поглядим, что из этого получится. Глядите, говорю, милости просим. Пожалуйста. Вот завтра приедут смотреть. Семинар здесь проводить будут. Дожили и мы до урожая.
С Паршиным объехали мы поля и вокруг Малахова, и Ветчан, до самых Култуков добирались. Хорошие поля. Во ржах Паршин скрывался вместе со шляпой.
- Как в воду захожу! С головкой будет, - радовался он по-мальчишески. Давайте за мной! Все за мной! И щелкни нас, Левин. Щелкни на память. Никто не поверит, что в Ветчанах такая рожь вымахала.
Левин фотографировал нас и во ржи, и в ячмене.
- О! Глядите, какой овес... по грудь! Он не зеленый, а синий. Какая сила прет! А кисти, кисти? На ладони не умещаются. Вот что они делают, удобрения-то.
И вдруг обернулся к шоферу:
- Петр Арефьевич, давайте я натереблю вам снопик овса. В редакции поставите. Никто не поверит, что овес из Ветчан.
На ячменном поле опять восторги:
- Вот здесь до прошлого года кустарники торчали да кочки. Залежь, одним словом. А что теперь делается, смотри! Какой ячмень! Ложись, в него! Падай с разбега - не ушибешься.
А в дороге все сокрушался:
- Уберем ли? Техника старая, народу нет. А дожди так и сеют, так и поливают. Видать, вся небесная канцелярия перепилась. Чтоб ей ни дна ни покрышки.
- Пьют ваши работнички? - спрашиваю.
- Пьют, стервецы. В Акулове мужик с бабой загуляли. И борова напоили. Два дня пьяным ходил, на людей бросался.
На выезде из Ветчан я заметил в саду две круглые синие беседки, похожие на могильники киргиз-кайсацкой орды.
- Это что за чудо? - спросил я Паршина, кивая на беседки.
- Местный учитель Шишов построил.
- А для чего сразу две беседки?
- Так у него две жены. Вот и построил каждой жене по беседке. Чтоб без обиды.
Все рассмеялись, а я спросил:
- Нет, в самом деле, почему две беседки?
- В самом деле две жены. Первая, значит, законная жена умирала... Отвезли ее в больницу. Дома дети остались и сестра жены. Ну, и стал он жить с этой сестрой, как с женой. Детишки, хозяйство... То да се. Куда деваться? К тому ж доктора говорили, что больная, мол, безнадежна. А она взяла да выздоровела. Домой вернулась. Вот и получилось две жены. Для обеих жен и беседки строил.
- Да, мужик он деловой, - сказал Левин. - Три раза крышу сам перекрывал, гараж построил. Раза два переделывал его. "Москвич" держит.
- Неужто так и живут с ним две жены?
- Вторая уехала, - сказал Паршин. - Теперь все по закону.
На обратном пути в малаховском лесу нас стал нагонять грузовик: догонит, зайдет слева и вдруг начинает вилять - метит нам в бок, прижимает к канаве. Грузовик порожний, в кабине сидит один шофер. Нам видна его правая щека, красная, как из бани; глаз мутный, смотрит прищуркой, только вперед. Нас не замечает. Руки напряженно вытянуты, и кажется, что шофер не управляет машиной, а держится за баранку, чтобы не свалиться.
- Петр Арефьевич, поддай газу! Не то сшибет он нас, - забеспокоился на заднем сиденье Левин.
- Я слежу за ним, - отозвался Петр Арефьевич, наддавая ходу.
Мы оторвались, но ненадолго. Грузовик гремел за нами, как пустая бочка, и снова начал обходить слева и прицеливаться нам в бок. И та же красная щека, напряженно вытянутые руки, немигающий глаз.
- Эх, жалко, что пленка кончилась! - сокрушался Левин. - Я бы сейчас его щелкнул, а потом сунул бы кому надо.
- Кто это?
- Гулин, из Тумы. Ездит по механическому оборудованию ферм.
- Кабы этот механизатор не смазал нас в кювет, - с опаской оглядываясь на грузовик, сказал Петр Арефьевич.
- Пропустите его вперед, раз ему так надо, - сказал я.
- Боюсь, кабы не промахнулся. Дорога узкая. Захочет пролететь мимо, да в нас ударит. Пьяному море по колено, - возразил Петр Арефьевич и прибавил газу.
Так мы и ехали до самой Тумы с ведомым спутником на хвосте.
На другой день в редкую по нынешнему лету солнечную погоду весело катил я на Касимов. Дорога шла чистым полем - ни деревень, ни переездов, и в поле пустынно, мертво; редко встретится грузовик или автобус, да какая-нибудь сонная телега на обочине плетется себе потихоньку. А дорога приличная, асфальт свежий, ровный - газуй на всю железку! И я газовал.
Первую остановку сделал в Гусь-Железном. Помню, в шестьдесят первом году мы приезжали сюда с главой Окского заповедника Владимиром Порфирьевичем Тепловым: его интересовала популяция выхухоля и гнездовья диких уток по берегам местного искусственного озера, запруженного двести лет назад заводчиками Баташовыми. Выхухоль - ценный пушной зверек третичного периода - в то лето переживал бедствие: многие озера и старицы на окских лугах, где издавна обитал этот зверек, были спущены усердными не в меру мелиораторами. Погибал не только выхухоль - тысячи гектаров лугов были обезвожены из-за спуска озер, то есть сильного понижения уровня грунтовых вод.
В пойме, напротив Кочемар, спустили целиком два озера, и даже самое большое в этих краях прекрасное Ерахтурское озеро с красным бором на берегу было непоправимо искалечено понижением на два с половиной метра водяного зеркала. А всего делов-то: в верховьях этого озера было небольшое, в тридцать гектаров, болото, вот его-то и осушали.
Насмотревшись на заиленные озера, на высохшие, опустевшие от птиц и зверья прибрежные камыши, перепотевшие, запыленные, с самыми решительными намерениями ввалились мы в Ерахтурский райком. Как раз заседала комиссия по приемке осушенного болота - на это заседание и торопился Теплов. Сидели все чинно вокруг длинного стола, в белых рубашках с закатанными рукавами; вентилятор мягко шумел, пошевеливал приготовленные для торжественной подписи акты. А еще посреди стола стояла запотевшая поставка холодного квасу. Жарынь!
- Заждались вас, Владимир Порфирьевич! - шумно встретили Теплова. - Вот квасок холодный. Не хотите ли?
- Квасу выпью, а подписывать акты не стану, - сказал Теплов.
- Почему? - лица у всех за столом вытянулись.
- А потому, что это не мелиорация, а земельное душегубство. Ладно, вам наплевать на всю эту дикую живность - на выхухолей, на уток, на гусей, куликов. Но луга-то хоть пожалейте! Что вы делаете с лугами? Болото в тридцать гектаров осушили, а тысячи гектаров прекрасных лугов обезводили!
- Нельзя ли без эмоций? - сказал один из членов комиссии, кругленький розовый колобок, представитель Мещерской мелиоративной станции, от науки, так сказать. - Мы привыкли с карандашом работать, выгоду считать. Вот и приплюсуйте тридцать гектаров бывшего болота к нашему земельному обороту. Это вам не дикие утки, товарищ Теплое, а культурная земля.
