Борис Можаев - Падение лесного короля
- Эй ты, король червей! Эдак ты своим чугунным кулачищем и дверь в щепки разнесешь.
- А где Дарья?
- Ды где? Чай, на работе. Отчет гонит. У них же конец месяца.
- Фу-ты ну-ты, лапти гнуты... - Чубатов спрыгнул с крыльца и помотал к центру города.
Дашу застал он в райфо за конторским столом. Она как-то торопливо, словно чего-то испугавшись, спрятала свои бумаги в стол и, не целуясь, не обнимаясь, хотя в кабинете за другими столами никого уже не было, повела его за руку, как маленького, на выход.
- Ты чего, иль не рада мне, изумруд мой яхонтовый? - опешил Чубатов.
- Пойдем! Начальник еще здесь. Может выйти в любую минуту.
Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где в окнах уже вспыхнули огни. Тишина и пустынность. Даша, взяв его под руку, все так же торопливо уводила подальше от своей конторы.
- Ты говорила с начальником райфо? - спросил Чубатов, догадываясь о какой-то неприятности.
- Говорила. Его как будто подменили. Или кто настроил, не знаю...
- А что такое?
- Показала ему твои расходные списки, он и не смотрит. Это, говорит, не документы.
- Что он, с луны свалился? - гаркнул Чубатов, останавливаясь. - Я ж по ним пять лет отчитывался!
- Пойдем, пойдем же! - тянула она его за руку. - Еще не хватало, чтобы к нам зеваки стали подходить.
- Да чего ты боишься?
- Я ничего не боюсь. Пошли! - увлекала она его за собой. - По дороге и поговорим.
- Что с ним? Какая муха его укусила?
- Не знаю. Какой-то он дерганый. Кричит! Что вы мне подсовываете? Это на твои расписки. Четырнадцать тысяч рублей по филькиной грамоте я не спишу!
- Я же меньше десяти тысяч ни разу не расходовал. Ни разу! - повысил голос Чубатов.
- Да не ори ты, господи! - Даша оглянулась - нет ли кого.
- А пригонял я по тысяче двести, по полторы тысячи кубов, - грохотал Чубатов, не обращая внимания на ее одергивания. - А теперь я заготовил две тысячи. Разница!
- И я ему это же говорю. А он мне - вот когда пригоните их в Уйгун, тогда и расходы спишем.
- Я ему что, Сангия-Мама? Удэгейский бог? Дождем я не повелеваю и рекой тоже.
Они приостановились возле освещенного ресторанчика, откуда доносилась приглушенная музыка.
- Зайдем, Дашок! В этой больнице кормили меня кашей-размазней и пустой похлебкой. В брюхе урчит, как на речном перекате.
- Я тоже проголодалась, - согласилась она. - Сегодня толком и пообедать не пришлось. Торопит начальник с месячным отчетом.
В ресторане публика еще только набиралась, но оркестр уже сидел на своем возвышении справа от входа. Увидев Чубатова, оркестранты заулыбались и оборвали какой-то ритмический шлягер. Черноголовый худой ударник с вислым носом привстал над барабаном, грохнул в тарелки и крикнул:
- Да здравствует лесной король!
И оркестр с ходу, по давнему уговору, рванул "Бродягу". Это был входной музыкальный пароль Чубатова, который он всегда щедро оплачивал.
- Спасибо, ребята! - трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.
Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:
- Ты шикуешь, как будто уже премию получил.
- А-а, помирать, так с музыкой, - скривился Чубатов и жестом позвал официантку.
Та поспела одним духом.
- Значит, фирменное блюдо - изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру... Ты что будешь? - перегнулся к Даше.
- Как всегда, - ответила та.
- Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки "Ласточки".
Официантка, стуча каблучками, удалилась.
Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:
- Я говорю ему - лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется. И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?
- А он что?
- И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.
- Что ж такого сделал я противозаконного? - вспыхнул Чубатов.
- И я ему - то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит - подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на бросовый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.
- Почему не говорить?
- Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет: чем вы там вообще занимались?
- Да пожалуйста, пусть расследует. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?
- Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.
- Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!
- Говорила, говорила... Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем... и договорились.
- Не может быть! - воскликнул Чубатов.
- А-а! - Она только рукой махнула.
Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды "Ласточка", поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:
- Еще ничего не надо на закуску?
- Потом, потом, - сделал ей знак Чубатов, не глядя.
Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше.
- А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?
- Нет, Ваня... Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, впору заводить.
- Ну, уж это - отойди прочь! Он еще мелко плавал!
Чубатов налил коньяку в рюмки.
- Ладно, хватит о делах... Давай выпьем! - поднял рюмку. - Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.
Выпили...
Закурил, говорил, бодрясь:
- Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее...
- На какие шиши съездим?
- Достану я денег. Экая невидаль - деньги. Суета и прах - вот что такое деньги.
- Где ж ты их возьмешь?
- Где возьму? Ты знаешь, сколько я леса поставил одному Завьялову? А?! Два скотных двора срубил он из моего леса, десять домов, магазин... Что ж ты думаешь, Завьялов не даст мне взаймы какую-то тысячу рублей? Да он две даст, если попрошу.
Даша молчала, кротко глядя перед собой.
- Ну, выпьем за море! - чуть подтолкнул он ее в плечо. - За синее, за Черное! Будет у нас еще праздник, будет!
Он налил еще по рюмке, выпили.
- Давай потанцуем!
Только он встал, подал Даше руку, не успели от стола отойти, как оркестр опять грянул "Бродягу". И оркестранты, и посетители обернулись к Ивану Чубатову и стали просить его:
- Иван, спой!
- Ваня, песню!
- Оторви и брось!
- Гитару ему, гитару!
Из оркестра подали Чубатову гитару, и все смолкли. Он как-то изменился в лице, побледнел весь, поднялся на оркестровый просцениум, ударил по струнам и запел:
О Сангия-Мама! Сангия-Мама,
Я поднялся к тебе на Большой перевал...
Я все ноги разбил, я все путы порвал.
Я ушел от людей, я им вечно чужой
С независимым сердцем и вольной душой.
О Сангия-Мама! Сангия-Мама!
У тебя на вершинах кочуют орлы
И снега не затоптаны - вечно белы.
У тебя без прописки живи - не тужи,
И не надо в награду ни лести, ни лжи...
Даша слушала, повернувшись от столика, глядела на Чубатова широко раскрытыми, блестевшими от возбуждения глазами и не замечала, как навертывались слезы и катились по щекам ее.
11
Иван Чубатов считал себя временным жителем Уйгуна. Он жил здесь месяца два, от силы три, остальное время в тайге, да еще в Приморске. Такая сезонная маета ему, кочевому человеку, была по душе. В Приморске он снимал комнату на Пекинской улице, в бывшем китайском квартале, где, по рассказам, когда-то темные замкнутые дворики оглашались пьяными криками и визгливой китайской музыкой из ночных притонов.
Его воображение рисовало потешные картины шумного портового города той стародавней поры: веселые ватаги заморских матросов в окантованных бескозырках с бантиками на боку, в черных блестящих смокингах морских капитанов с шикарными красавицами в злаченых ложах двухъярусного ресторана "Золотой рог", а в ночных шалманах китайского квартала на низеньких сценах, освещенных разноцветными фонариками, китайских да японских танцовщиц в красных кимоно, с роскошными опахалами-веерами из черных страусовых перьев - точь-в-точь какие висели у него, прикнопленные на стенах, выдранные из старых японских журналов, - всю ночь напролет танцевавших свои загадочные и влекущие танцы.
"Над городом ветра и снега прибой, и всходят над городом рыжие луны... А ты мне приснилась желанной такой, как в белом наряде голландская шхуна", - любил он декламировать где-то прочтенное и переиначенное им четверостишие. Он был поэтом и посему часто жил в иллюзорном мире.
Эта привычка к сочинительству и беззаботной жизни появилась у него на флоте. Тамбовский парень, окончивший строительный техникум, попал на Тихий океан в начале шестидесятых годов, когда стихия сочинительства от расхожих анекдотов до забористых частушек и дерзких песенок под нехитрое бренчание гитары захватила и старого, и малого. Столичные менестрели и барды, как полые воды, как зараза, проникали без всякого на то дозволения в самые отдаленные и глухие места провинции, вызывая к дерзкому сочинительству бесчисленных поклонников и подражателей. Ражий и музыкально одаренный парень Иван Чубатов, поклонник Джека Лондона и Булата Окуджавы, быстро научился перекладывать на музыкальный речитатив под гитарный аккомпанемент забавные матросские пародии на классиков: "Дела давно минувших дней, как в довоенной обстановке. Владимир с ротою своей однажды завтракал в столовке". А потом стал сочинять сам.
