Иван Рукавищников - Проклятый род. Часть I. Семья железного старика.

Кофей пили. Помолчали. Это Макар сегодня о своем думает. Подчас улыбнется. Прощаться начал. Упрашивали. Уехал.

- Что это он вправо повернул? По набережной. Куда бы по сугробам-то...

А думал Макар о том: был-таки у него с отцом, с железным стариком, разговор однажды. Робко попросил Макар благословения отцовского. Издалека подходил - словами подкрадывался. Крикнул-цыкнул старик, не дослушал.

- Горюнову из головы выкинь! Слышишь. И больше чтоб ни слова!

- Да я ведь так... Я посоветоваться... Не хотите ли, дескать, папаша, чтоб я на ней женился. А мне - как вы.

И на дверь Макар тогда оглянулся. Нет ли кого.

И так повел Макар разговор, что никому старик о том не говорил. И не говорил более о том и с Макаром.

И улыбается Макар теперь, через год, в саночках сидя. Улыбается ловкости своей.

«Хорошо вышло. Чист. И мать в дурах».

А в маленьком домике у церкви разговор перед остывшим кофейником.

- Он мне сегодня, мамаша, как-то меньше понравился.

- Что ты, Раиса! Как это так статься может! Сегодня меньше, завтра больше. Глупая ты. Право, глупая.

Ушла невеста в свою комнатку. Словами-думами себя хлещет:

- Дура! Дура! И к чему говорила!

И мать ее стареющая за двумя дверьми твердила, злая:

- Дура. Право, дура.

А Макаровы саночки Ветрогон по ухабам тащит, пофыркивает. Не свозят снег с верхней набережной. Езды мало. Да и летом улица эта только для катанья. По делу некуда.

День морозный. Крепкий снег хрустит. Справа - вот церковь святого Георгия миновали, заборы потянулись, за заборами садов старых белые деревья. Вот дом казенный. И опять заборы. Впереди опять церковь. А там, за садами, далеко, гимназия покажется.

А слева везде далеко внизу подснежный лед реки зимней. А за рекой деревни, меж деревень поля белые. Красиво-то как! Простор! И тихо. И никого близко. Но галки стаями над садами. Старики здесь волков помнят.

Еще тише конек пошел. Макар направо смотрит. И радостен взгляд его. И чуть зол.

Александрино место. Сад большой, дом маленький.

- Вот бы где дому стоять.

Дом Макаров, будущий дом его, велик и прекрасен. Тысяча каменщиков будут строить его. Чертежи-планы из Москвы и из Петербурга. И будет дом - дворец. И во дворце сто комнат. И зала в два света. И лестница-мрамор - какого нет нигде. И будет дворец тот стоить ровно миллион. Так нужно. Велик и чудесен Макаров дворец. Пусть весь город ахает. Пусть со всей Волги полюбоваться съезжаются. Где стоять дворцу тому? Не в улице же узкой, где дома по обе стороны. Давно решил, что здесь, на набережной. А на набережной на верхней Александрино место - лучше не найти. Там набережная кривится, - виду нет. Тут места казенные. Там церковь рядом. Перебьет колокольней.

Нет лучше Александриного места.

- Сад бы этот к черту! Ну, не весь. Там можно оставить. Место угловое. Улица в город. Как раз. И дура же тетя Саша. Ишь, ремонт затеяла. Сампсон этот... Эх! Не уступит. Не продаст. Конечно, если дать вдвое... Раньше бы мне. Да когда раньше? Она сразу. Эх!

И полюбовался Макар своим дворцом, и косым взглядом оглядел противный домик тети Саши, и попытавшись себя обмануть, дальше проехал. Сугробы пуще. Направо на заборы глядит. Слева, по горе, сад вырос. Старый городской. Вид где? Дальше кривулинами пошло. Нет! Рукой махнул. Коня обратно повернул. Чуть санки не опрокинулись. Конюх напрочь толстым телом высунулся. Удержались. Ветрогона погнал. Ухабы живыми стали. Мимо дворца своего едет-прыгает Макар, на дворец не смотрит. Миновали. А в саду, в Александрином, заплакало-зарыдало. Сыч что ли. Зимою-то. А после хохот. Злой, Ветрогона вожжой хлещет Макар. Конюх за санки держится. А за ними хохот. Но тихо. Или чудится?

И еще свадьба будет. То Семенова. Пусть дом на Торговой на счастье молодое наглядится.

В купеческий дом ездит Семен. Вечерами после закрытия конторы. Днем с Рожновым. Уверенности теперь больше: кое-что понято. И ездит.

Семенова женщина теперь никогда нагою не рождается. А одетая, не так нарядна. Не по-королевски, а по-петербургски одетая. И лицо - всегда одно лицо. То Даша. Ирининых дочка. Купцов - не купцов, а стариков богатых. Отцы их были купцы.

Ездит туда Семен влюбленный.

Вечерами счастлив Семен. Ирининых дом - полная чаша радостного молодого вина. Жизнь дома - нескончаемое весеннее ликование. Молодежью комнаты полны. Молодежь сверкающая, много нездешних. Офицеры разных мундиров, красавцы во фраках и барышни, барышни, одна другой прекраснее и веселее. И дамы, как царицы. Есть и такие, что с мужьями своими не живут. Глаза у тех, как ночные цветы. И помыслить о близости с ними страшно. Вечерние комнаты полны людей. А сколько вещей в комнатах тех. Вещи все петербургские и заграничные. Мебель и вазы разные, и безделки драгоценные и картины - все темных цветов. Но темные цвета те таковы, что излучают загадочное сияние. И мраморы желтые. Но живые. И в темных комнатах Ирининского, дома светло, как в доме сказки. И полнятся комнаты порханием, и смехом, и французским умным гово­ром, и то ручьями, то морями музыки. А ужины в Ирининском доме королевские. И так все идет в доме, будто деньгам счету нет. О деньгах же не говорят. Деньги здесь, как невидимые слуги. Старик Иринин важный ходит; здесь, там слово скажет, на дочку Дашу любовно поглядывает, а Семена всячески приголубливает, трусливого, его одобряет. А солнце в вечерних комнатах - Даша. Вся жизнь от нее. И вся сказка для нее. И такая она умная, такая красивая. И все к ней. Только кажется подчас Семену, что слишком бойка.

Вечерами здесь счастлив Семен. И лирика счастья его тиха; он влюблен, и ласково смотрит на него Дарья. И хохоты-крики счастья его нахально громки: в какой дом принят Семен! Как свой здесь. И все догадываются, что он - жених. И сам он о том только догадывается.

- Семен Яковлевич, вы любите оперу?

- Нет-с. Так себе. Но в Москве Большой театр очень хорош. Изволили бывать?

- Ха-ха-ха! Нет! Вы Семену Яковлевичу шампанского не наливайте. Он только мадеру любит. А вы любите женщин, Семен Яковлевич? Не лгите. Очень любите? Не люби ты его, Даша. Он скоро в меня влюбится.

Так дразнила Семена за ужином Настя Бирюлина.

И краснел Семен. Не любил он ее.

А после ужина отец Настасьи, рыкающий толстый генерал, прокричал весело Семену из-за карточного стола, искренно желая посекретничать:

- Скромный молодой человек. Одобряю. Толк выйдет. И прибавил уже тише:

- Стучу.

Играли в стуколку. Играли и старые и молодые, потому что старых было мало.

Да и игра веселая. Но денег проигрывали при случае не мало.

- Семен Яковлевич! Присаживайтесь.

- Извините. Не играю.

- А вы не бойтесь. Всего капитала не проиграете. Сдать?

- Не играю-с.

- И одобряю. И одобряю, молодой человек. Я в ваши годы тоже не играл. Остерегался. Так-то-с, молодой человек.

Но генерал лгал. Хотя искренне. Девица одна пробежала, сказала:

- А вы Макара Яковлевича опять приведите.

- Да. Что это он не идет!

- Только раз был.

- Это вы его не берете.

- Ревнует.

Подхватили.

- А у вас и еще братья есть?

- Их много братьев.

- Макара Яковлевича приводите.

Затемнилась душа Семена. Вспомнилась беседа с Макаром. Нехорошо говорил Макар о доме Ирининых, побывав там раз. Семен повез, уговорил.

И часто разным огорчает Семена Ирининых дом. Но все же счастлив Семен вечерами. Домой едет - душа его разнолика. Домой придет - не то скучно, не то счастливо ему. Ночью разное. И женское, и не женское. Но утрами Семен - мученик. Дом отцовский разноголосо упрекает. Стены шуршат, тьму в мозг нагоняют. Дня не видно. Железный старик, тень его, здесь. И все об одном говорит железный старик. И жестокие слова его - не слова, а шуршание. И шуршание стен не шуршание, но Семеновы думы-упреки.

«Куда идешь? Куда идешь? Смеются над тобой, над дураком. Музыки захотел. Французских слов.

Железное дело не по тебе? Много узнал! Что? Отца заменить можешь? Можешь? А?

Может быть, братья тебе помогут? Братья твои? Не Доримедонт ли? Молодец, Семен. Далеко пойдешь. Учи французские слова. Чего в стуколку играть отказываешься? Мазурку хочешь?

Так и отец твой прыгал. Точно так по гостям бегая, с девицами бальными разговоры разговаривал. Только тем и дело всероссийское поставил. Валяй, Семен! Наша взяла, дурацкая?»

И круглы были глаза Семена. И испуганно-раскаянно глядели они в утренние стены дома на Торговой.

Встанет, умоется, оденется. Пытается себя думами о делах наполнить. Рожнова старика вспомнит. С ним сейчас надо.

«Да уж и не так мало в делах смыслю. Не братьям чета. Разве только Макар. И чего Макар к делу вплоть не подойдет? Сразу бы меня за пояс заткнул. Но посмеивается Макар. И что он в себе таит? А таит. Большой человек Макар. Кабы мне Макарову душу небоящуюся».

Думает так Семен, к Рожнову на дело спешит, листы с цифрами разные вспоминает, книги шнуровые строгие. А тут вдруг Дарья весело-прекрасная, в петербургском платье с лицом непонятно добрым. А могла бы быть она с ним, с Семеном, строга и капризна. Как та, генеральская дочь. О, добрая Даша. Любит?