А. Шерман - Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)

Я пожал плечами и понял, что самая капризная, самая красивая девушка навсегда вышла из моей жизни.

Владимир Келер

ГАШИШ

— Надеюсь, наши гости остались довольны, Филипс? Приглашением знаменитой балерины мы всех затмили. Не правда ли? Как, однако, устаешь, занимая гостей. Пожалуй, легче обдумать несколько крупных дел, чем просидеть три часа и болтать всякий вздор, — сказал мистер Джонс своему другу, входя в кабинет. — Посмотри, пожалуйста, кто это там упражняется в красноречии? — спросил он неожиданно, прислушиваясь к разговору, доносившемуся из соседней комнаты.

Филипс осторожно приоткрыл дверь, откуда ясно слышалась пламенная речь индийского раджи, который, в качестве богатого и интересного человека, был в числе других, приглашенных на завтрак…

— Я никак не думал, мисс Карецки, — говорил тот, — что русские женщины обладают такою гибкостью, изяществом и страстностью. Ваши танцы и экстаз напомнили мне родину: наши танцовщицы так же легки, полны грации и огня. Но, глядя на вас, начинаешь понимать, что им недостает настоящей школы. Вы превзошли все, чего может достигнуть человек в этом трудном и священном искусстве. Вдохновение руководило вашими движениями: мне кажется, во время танца вы делаетесь тоньше, воздушнее, и тело ваше становится прозрачным и похожим на образ духа, который, по преданиям, носится у наших алтарей… Меня трудно чем-нибудь удивить, но, увидев ваши танцы, я был поражен. Я убедился, что вы одна из тех исключительных натур, пред которыми преклоняются, как пред обладающими силою, данною немногим существам, заслужившим своими душевными качествами доверие богов..

— Слушая вас, я могла бы подумать про себя Бог знает что. А между тем я только танцовщица, прошедшая тяжелую школу жизни.

— Тяжелую школу? Неужели вы, при ваших дарованиях, испытали тягость жизни? Вы?! Такая красавица! Ведь из глаз ваших струятся лучи счастья, а губы обещают райское блаженство тому, к чьим устам они прикоснутся. Представляю себе упоение человека, когда его обнимут эти белые руки, хрупкие, как лепестки лилии, и когда дыхание весны обвеет счастливца своим ароматом..

Вера Георгиевна встала.

— Вы, кажется, боитесь меня? Отчего? Во мне говорит то же вдохновение, которое руководит и вами. В присутствии красоты я вдохновляюсь, а любовь к красоте побуждает меня работать. Она принудила меня изведать все тайны браминов и научиться тому, чего почти никто из людей не знает. Эта же любовь заставляет меня заниматься делами, накапливать золото, драгоценности, шелка, брильянты, чтобы в моем сказочном дворце предложить их женщине, соединяющей в себе все представления человека о Красоте, Поэзии и Грации… Такая женщина мне до сих пор не встречалась. Вы — первая!.. Не сердитесь, простите меня, ведь я надеюсь только на ваш мимолетный взгляд, на ласковую улыбку и на разрешение коснуться губами вашей душистой руки.

Вера Георгиевна направилась к дверям.

— Простите, сэр, слова ваши кажутся мне странными.

— Неужели женщину, заставляющую пред собой преклоняться, могло оскорбить мое восхищение? Слугам вдохновения не нужны условности… Я люблю вас… Уедем в Индию…

— Замолчите!..

Рука танцовщицы протянулась было к кнопке звонка, но так и застыла в воздухе.

Под взглядом раджи танцовщица окаменела.

Из глаз индуса лились на нее лучи таинственного света и лишали ее движения.

Чрез мгновение Вера Георгиевна почувствовала острую боль в спине, и ей показалось даже, что сердце ее перестало биться.

Чтобы уйти от взгляда раджи, она повернула голову в сторону и с удивлением увидала стоящую рядом с собой женщину, похожую на себя.

— Каждый день, — сказал шепотом индус, указывая танцовщице на призрак, — начиная с этой минуты, вы будете лишаться на два часа вашей второй души. В это время вдохновение у вас пропадет, и в мыслях ваших я займу первое место.

Раджа горько усмехнулся и вышел.

— Посмотрим! — хотела ответить Вера Георгиевна, но, повернув опять голову, пошатнулась и бессильно упала в кресло. Она увидела, как двойник ее, тихо поднявшись на воздух, полетел за индусом.

— Раджа, кажется, испугал вас? — сказал, входя в комнату, хозяин дома. — Никогда не подозревал, что он так мало воспитан. Впрочем, индусы все таковы, и английская культура, которую стараются им привить, захватывает их только поверхностно. Надеюсь, вы уже оправились?

— Благодарю вас, — ответила Вера Георгиевна и, рассказав вкратце о том, что с нею произошло, добавила:

— Я не ожидала от него ничего подобного. Бывая у меня, он держал себя очень сдержанно. Про красоты Индии и обычаи страны он говорил таким литературным языком и описывал все так ярко, что я видела в нем высоко образованного художника и не предполагала, что он такой еще дикарь.

— А среди индусов он слывет за человека очень развитого… Вы очень утомлены?

— Да, я поеду домой.

Проводив свою гостью, Джонс попросил друга своего отправиться к ювелиру.

— Возьмите, Филипс, у него колье, которое я вчера выбрал, и отвезите немедленно балерине. — Раджа, чтобы она думала о нем, употребил силу, а мы, американцы, поступим иначе. Думаю, что способ наш будет более действительным.

— Я заехал поблагодарить вас. Вы так чудно танцевали… Все мои приятели были вечером в театре…

— Оттого, вероятно, я и получила такую массу подношений? Секретарь говорил мне, что вы сидели как раз рядом с раджой.

— Совершенно верно. И это дало мне возможность наблюдать за индусом. Вы, действительно, его обворожили.

— Бог с ним. В глазах его мелькают, такие огоньки, что призадумываешься о последствиях, которые может вызвать знакомство с ним.

— Мне кажется, мисс Карецки, здесь у вас и без него друзей много.

— Да, но это тоже все друзья женщины, а не искусства. Вы представить себе не можете, как они мне неприятны. В особенности богатые. Они менее всего интересны. Золото придает им храбрость судить о том, чего они не понимают, и спорить с ними тщетно. Конечно, меня оскорбило предложение раджи. Как смел он звать меня с собой! Что делала бы я в Индии, в его дворцах? Разве в этом счастье?

— А в чем же оно, по-вашему?

— Счастье?!.. А вот!… Когда и чувствую во время танцев, что овладеваю зрителями, и они видят во мне воплощение Терпсихоры — я переживаю счастье. Я желала бы, чтобы все люди могли насладиться такими минутами.

Вера Георгиевна неожиданно вздрогнула и, повернув голову, стала пристально смотреть в угол комнаты.

— Что с вами? Вы побледнели?..

— Немного голова закружилась. Слабость какая-то. Говорить трудно. Ничего — это пройдет.

— Не чары ли раджи на вас действуют? — спросил иронически мистер Джонс, — теперь как раз четыре часа.

Балерина действительно вспомнила раджу, но не хотела в этом признаться.

— Какие пустяки! Неужели вы думаете, что на меня могут подействовать его заклинания? Мне просто нездоровится.

Сказав несколько успокоительных слов, мистер Джонс уехал.

Вера Георгиевна легла на кушетку и приказала никого не принимать.

Через час она потребовала к себе поднесенное американцем колье. Веселая игра брильянтов заняла ее мысли.

«Брильянты, лукавые камни, фальшивые огни, — думала она. — Вместо того, чтобы освещать путь, вы сбиваете с дороги; своими красными и зелеными огоньками вы заставляете сердце женщины метаться вправо и влево до тех пор, пока она не свалится в пропасть, как поезд, машинист которого обманут ложными сигналами…»

Танцовщица взглянула на руку, и по лицу ее скользнула загадочная улыбка.

На одном из пальцев ее сверкал брильянт, присланный раджою.

«Ехать в Индию, жить во дворце среди толпы слуг, роскоши, благоухающих цветов, иметь в своем распоряжении несметные сокровища, царствовать в стране грез, — как это заманчиво… Что я говорю?!.. Мысли путаются в моей голове — сверкающие огни брильянтов меня околдовали…»

— Я был недавно, сэр, свидетелем странного припадка слабости у дивы, — обратился Джонс к радже. — По ее словам, он повторяется каждый день от четырех до шести часов. Зачем вы это сделали?

— Что сделал?

— Будто не знаете! Что это за вторая душа, которую она видела? И разве не вы внушили ей, чтобы она о вас думала?

— Неужели я бы осмелился!

— Я был случайно рядом в комнате, когда вы говорили, и слышал всю вашу беседу. Когда же вы ушли, я застал мою гостью в очень плачевном состоянии. Вы лишили ее покоя, а может быть, и здоровья — этому я сам свидетель. Для чего это вам понадобилось?

— Буду с вами откровенен, мистер Джонс. Вы, конечно, заметили, что я неравнодушен к танцовщице. Когда я разговаривал с нею, я был оскорблен ее холодностью и действительно внушил ей, чтобы она думала обо мне два часа в день. Разве это много? Да притом в такое время, которое ей вовсе не нужно. Правда, это имеет характер мщения: в пылу беседы я разгорячился, хотел заставить ее немного помучиться, а сам решил о ней больше не думать. Но мне это не удалось. Я не успокоился и не забыл ее: мысли о ней преследуют меня с удвоенной силою, а в те часы, когда она должна думать обо мне, я чувствую, что она со мною: и мне даже кажется иногда, что в меня вошла ее душа. Силы мои удваиваются в эти минуты, и вы не можете представить себе, Джонс, состояние, в котором я тогда нахожусь. Ум мой перерождается. Я вижу то, чего никто не видит. Я читаю мысли других людей, я предугадываю события: я комбинирую по-новому факты и без всяких усилий прихожу к выводам, которых нормальный человек может достигнуть только после упорной работы и долгих размышлений.