Иван Панаев - Спальня светской женщины
Г-жа М*, женщина лѣтъ сорока пяти, находившаяся около десяти лѣтъ въ разъѣздѣ со своимъ мужемъ, принадлежала къ числу геніевъ по этой части. Въ одно октябрьское утро она сидѣла съ своей пріятельницей, двадцатипятилѣтней баронессой Р**, о которой уже мы говорили мимоходомь читателямъ, и разсказывала ей со всѣмъ поэтическимъ энтузіазмомъ слѣдующую повѣсть:
— Какъ жаль, что княгиня Гранатская отказалась отъ обществъ въ такія лѣта, съ такой красотой, съ такимъ образованіемъ! Она была обворожительнымъ украшеніемъ гостиныхъ, какъ теперь ты, мой милый ангелъ!.. Правда, въ ней не было этой легкости, этой граціозности, которая такъ необходима свѣтской женщинѣ; ея манеры были немножко небрежны… однако, несмотря на то, она еще до сихъ поръ могла бы играть роль, хотя не такъ значительную, какъ прежде. Еще обиднѣе, что мы лишились, и безвозвратно, ея вечеровъ: а эти вечера были очень милы, очень одушевлены. Говорятъ, ея домъ навсегда запертъ для всѣхъ, кромѣ одного: вотъ уже четыре мѣсяца, какъ она никого не принимаетъ; около полугода, какъ едва показывается въ гостиныхъ, и двѣ недѣли, какъ рѣшительно никуда не выѣзжаетъ…
— Я была раза два у нея, когда она еще жила на своей дачѣ,— перебила баронесса, — и она оба раза принимала меня; это было… кажется, въ концѣ іюня… Въ августѣ я ее видѣла на музыкальномъ вечерѣ у княгини Л** и на балу у графини З**…
— Право? — то были ея послѣдніе выѣзды. Я тебѣ сказала, мой другъ, что ея домъ запертъ для всѣхъ, кромѣ одного… Знаешь ли, кто этотъ одинъ? Человѣкъ никуда не выѣзжающій, ни съ кѣмъ незнакомый, какой-то чудакъ, самаго простого происхожденія, ужасно дурной собою… и къ тому же, говорятъ, поэтъ! А ты знаешь, Адель, какъ эти люди чудовищны въ обществѣ!.. Бѣдный мужъ княгини! Она, кажется, совсѣмъ забыла о его существованіи!.. Къ тому же, какой ужасъ, какое пятно для фамиліи князя: если бы зналъ онъ, что жена его имѣетъ связь съ человѣкомъ низкаго происхожденія!! другое дѣло, ея прежняя любовь… — Баронесса нахмурила личико. — У насъ, кажется, нравы еще не такъ испорчены: наши дамы не позволяютъ ухаживать за собой людямъ, которые Христа ради поддерживаютъ свое существованіе, этимъ художникамъ, этимъ поэтамъ! Къ тому же, слава Богу, эти ремесленники почти и не показываются въ нашихъ обществахъ… Какъ бы то ни было, княгиня до того рѣшилась компрометировать себя, что отворила дверь своего будуара для этого чудака. Онъ топчетъ ея ковры грязью своихъ сапогъ, онъ, говорятъ, коптитъ ея комнаты табачнымъ дымомъ! Фи! одна мечта о такомъ невѣжествѣ ужасаетъ меня, мнѣ становится дурно. — Г-жа М* понюхала скляночку съ духами, которая стояла передъ нею. — Можно ли низойти до этого? Она проводитъ, запершись съ нимъ, цѣлые вечера… Онъ всегда ходитъ съ кинжаломъ; онъ дикъ, какъ индѣецъ, онъ страшенъ, какъ арабъ — и бѣдная княгиня, натурально, дрожитъ отъ страха, сидя возлѣ него… Послѣ этого ты видишь, милая, почему она не можетъ ни принимать къ себѣ, ни выѣзжать… Я воображаю, какая жестокая сцена будетъ разыгрываться въ ея домѣ по пріѣздѣ ея мужа. Мнѣ отъ души жаль добраго князя!
Въ это время вошедшій лакеи подалъ г-жѣ М* запечатанную записку. Она прочитала и вся вспыхнула.
— Какая странность, милая! — продолжала она, отдавая записку баронессѣ.— Какъ ты думаешь, что это? Пригласительная карточка на вечеръ отъ княгини! Непостижимо! И вечеръ назначенъ послѣ завтра! Неужели ея дикарь покажется въ обществѣ?
— Ты ошибаешься, Аделаида, — произнесла наконецъ баронесса, — онъ вовсе не дикарь! Мнѣ говорилъ объ немъ Александръ; напротивъ, онъ только страшный, неловкій… Онъ былъ когда-то его пансіонскимъ товарищемъ… и графъ былъ такъ любезенъ, что хотѣлъ доставить случай посмѣяться всѣмъ надъ его неловкостью, представивъ его къ княгинѣ… Александръ увѣрялъ меня, что онъ хорошо знаетъ его характеръ, что онъ тихъ, какъ ягненокъ, и что княгиня вовсе не въ связи съ нимъ. Ей пришла одна изъ самыхъ странныхъ и невстрѣчаемыхъ прихотей: заниматься нѣмецкою литературой; онъ хорошо знаетъ этотъ языкъ — и въ ея домѣ не болѣе, какъ учитель. Впрочемъ, Александръ давно не видалъ его, нарочно же разспрашивать у этого чудака, какую роль играетъ онъ у княгини, вовсе незанимательно для графа!..
— Съ нѣкотораго времени я этому очень вѣрю, — возразила съ насмѣшливою улыбкою г-жа М*.— И я знаю, что ты имѣешь причины болѣе слушать графа Вѣрскаго, чѣмъ меня!
* * *Черезъ день послѣ этого разговора зала княгини Гранатской блистала огнями; въ этой залѣ собрано было все: роскошь, изящество, утонченная свѣтскость, образованіе, острота, умъ, гордость, тщеславіе, изысканность, любовь, волокитство, юность, дряхлость, красота… и все смѣшивалось, вса сливалось, все кружилось въ глазахъ, оставляя въ памяти недоговоренныя фразы, недоконченныя мысли, недоясненные взгляды. Среди этого хаоса возставало одно существо упоительнѣе всѣхъ, совершеннѣе всѣхъ… То была хозяйка дома. Съ самаго появленія своего въ обществахъ никогда и нигдѣ она еще не была такъ поразительна… Казалось, она одушевлена была новою жизнью, доселѣ невѣдомою ей: жизнью души; новымъ чувствомъ, котораго она прежде тщетно искала: чувствомъ высокой любви!.. Взглядъ ея сверкалъ искрами сердца, уста трепетали поцѣлуями, грудь волновалась полнотою сладостпыхъ вздоховъ… Это было видѣніе, ниспосланное небомъ поэту. Это была мечта художника, мечта Рафаэля, когда душа пробудила его и въ волшебномъ заревѣ указала стоявшую предъ нимъ Мадонну!
Всѣ съ почтительнымъ удивленіемъ преклонялись предъ княгинею, всѣ были заворожены ею въ этотъ вечеръ…
Когда графъ Вѣрскій, совершенно до того забывшій ее, вдругъ взглянулъ на нее и потомъ бросилъ испытующіе глаза на свою баронессу, она показалась ему такою жалкою, такою ничтожною! Онъ едва могъ скрыть свое волненіе — онъ обернулся въ сторону: прямо противъ него стоялъ статный, ловкій, заманчивый молодой человѣкъ, одѣтый съ самымъ тонкимъ, заботливымъ вкусомъ… Лицо его обведено было рѣзкими, поэтическими чертами; огненный взоръ его слѣдилъ въ ту минуту княгиню, будто говоря: "Дивитесь, дивитесь, безумные! Вѣдь я вложилъ въ это обворожительное существо душу, я раздулъ въ немъ искру огня! Это мое созданіе!"
Графъ невольно вздрогнулъ. Молодой человѣкъ былъ его прежній товарищъ — Викторъ Громскій.
Какая-то неопредѣленная мысль промелькнула въ головѣ графа.
— Княгиня сегодня очень интересна! — говорила г-жа М* стоявшей возлѣ нея баронессѣ.
— Да, она не дурна, — блѣднѣя, отвѣчала послѣдняя. — А хочешь ли, Аделаида, я тебѣ покажу ея любовника, этого страшнаго дикаря съ неразлучнымъ кинжаломъ. Вотъ онъ, направо отъ насъ, со сложенными руками…
Г-жа М* покрылась багровымъ румянцемъ… она вполнѣ поняла ядовитую иронію баронессы.
— Это онъ? — сказала одна молодая дама стоявшему возлѣ нея камеръ-юнкеру, указывая на Громскаго.
— Кажется, да.
— Ah! qu'il est beau, ce jeune homme! — Музыка гремѣла, все прыгало и вертѣлось съ беззаботнымъ самодовольствіемъ…
Княгиня, проскользнувъ незамѣтно мимо Виктора, устремила на него свой волшебный взглядъ, — взглядъ, который говорилъ ему: это все для тебя, для тебя одного, милый!..
Когда балъ приближался къ концу, когда утомитольная мазурка была на исходѣ, нетанцовавшій графъ Вѣрскій, стоя возлѣ окна, разговаривалъ съ самымъ короткимъ своимъ другомъ, кавалергардскимъ ротмистромъ, Громскій, незамѣченный ими, очутился нечаянно сзади ихъ въ амбразурѣ окна и сдѣлался невольнымъ слушателемъ разговора.
— Княгиня восхитительна! — восклицалъ ротмистръ… — Ты счастливецъ, Александръ! Но вмѣстѣ съ этимъ ты и безумецъ: можно ли было промѣнять ее на баронессу, разстаться съ ней! Какая нелѣпая мѣна!.. Она не проститъ тебѣ оскорбленія, ты потерялъ ее, и навѣчно! Говорятъ, уже твое мѣсто занято: и непостижимо! Какой-то неизвѣстный никому уродъ пользуется ея благосклонностью…
У Громскаго поднялся дыбомъ волосъ, но не отъ послѣднихъ словъ ротмистра.
— Вздоръ! — отвѣчалъ съ небрежною задумчивоетью и съ выразительною хвастливостью молодоіі графъ. — Сущій вздоръ! она моя, она не уйдетъ отъ рукъ моихъ! Она была и будетъ моею! Я перешагну черезъ этого глупца — и снова брошусь въ ея объятія… Я завтра же буду въ ея будуарѣ!
Громскій былъ блѣденъ, какъ мертвецъ, етраіненъ, какъ помѣшанный; губы его синѣли; онъ весь дрожалъ въ лихорадкѣ; кулаки его были стненуты, перчатки разорваны въ сгибѣ пальцевъ, и въ обоихъ кулакахъ онъ держалъ по половинѣ батистоваго платка…
