Борис Можаев - Мужики и бабы
Тут и появился Маркел... Ухватившись за край ямы, подпрыгнул, подтянулся и, озираясь по сторонам, опершись ладонями, вылез наружу... Он был весь белый, как мельник с помола.
- Ну, чаво уставились, туды вашу растуды?! - обругал он занемевшую толпу. - Ай извески не видели? - Он сердито нахохлился и стал обирать свисшие сосульками усы, фыркал, словно кот, и брезгливо отряхивал с пальцев известковую кашу.
- Маркел, теперь лезь в печку на обжиг, - сказал Андрей Иванович. Тогда помрешь - не сгниешь.
Толпа грохнула и закатилась заразительным смехом, смеялись и оттого, что смешно было глядеть на маленького сердитого человека, раздирающего белые усы, смеялись и потому, что кончилось все благополучно и что потеха удалась - и азарт выказали, и страху натерпелись...
А бык, подстегнутый взрывом хохота, обернулся, увидел на краю ямы Маркела и, озорно взбрыкивая, поскакал на него галопом.
Тут и Маркел показал себя... Как шар от удара увесистой клюшки, он катышом покатился по-над землей, отскакивая от каждого бугорка. Не к людям за помощью ринулся он, не под защиту бородинского двора... Первородный страх безотчетно погнал его домой... А жил он через двор от Бородиных. Улица широкая, дорога пыльная да ухабистая, Маркел так сильно и часто застучал по дороге, будто в четыре цепа замолотили. И ноги закидывал высоко-высоко, чуть пятками затылка не доставал. А в двух шагах от него скакал бык - рога наперевес, хвост трубой: "У-у-у! Запорю..."
- Маркел, Маркел! Не подгадь!
- Давай, давай! Догоня-ает!
- Вертуляй в сторону! Скоре-ей! Вертуляй!
Кричала вся улица.
Перед домом Маркела стояла телега. Это и спасло его - с разбегу он плюхнулся животом на телегу и кубарем перелетел через нее. Бык ударил рогами в наклестку и завяз...
А улица долго еще возбужденно гомонила о том, что не судьба Маркелу от быка погибнуть, что каждому на роду своя смерть написана и что нового мирского быка покупать надо, а этого сдать в колбасную Пашке Долбачу.
Расходились удоволенные, каждый на свое - девки с парнями на гулянку готовились, бабы коров доить, мужики скотину убирать. Впереди вечер, шумный праздничный вечер... Не грешно и нарядиться, выйти на улицу, на людей поглядеть да себя показать. Вознесение Христово...
- Нет, что ни говорите, а хорошо жить на миру! Не соскучишься...
И может, оттого отмяк нутром Андрей Иванович, уступил Надежде, договорились они на базаре в Троицу купить свинью или хотя бы породистого поросенка, а объезженного жеребенка-третьяка Набата он продаст.
3
Федька Маклак, плечистый, широкогрудый малый шестнадцати лет, кучерявый в отца, прямоносый, но с припухлыми обуховскими веками и мелкими темными конопушками на переносице, собирался в ночное нехотя. Надо же! Нынче Вознесение. Вечером сойдутся на Красную горку со всего конца ребята и девки. Две, а то и три гармошки придут. Бабы вывалят из домов, мужики... Круг раздастся, разомкнут, что на твоей базарной толкучке. Девки цыганочку оторвут с припевками. Танцы устроят. А то еще бороться кто выпрет... Позовет на круг: "А ну, на любака! Выходи, кому стоять надоело!.." Не хочешь на кругу веселиться - ступай к Микишке Хриплому. Там в карты режутся: в очко, в горба, в шубу... И вот тебе, поезжай от эдакого удовольствия в ночное, копти там возле костра, Федька заикнулся было:
- Папаня, может, месиво сделать кобыле? Постоит и дома одну ночку.
- Я те намешаю болтушкой по башке! - отец ныне сердитый. - Она сегодня полсотни верст отмахала... Да завтра ей пахать целый день. Месиво... Пусть хорошенько попасется, а завтра овса ей дам.
Федька натянул на плечи старый зипун из грубого домотканого сукна да лапти обул по-легкому, без онуч, на одни шерстяные носки с мягкой войлочной подстилкой. Но в полотняную сумку, с лямкой через плечо, вместе с краюхой хлеба да бутылкой молока сунул свои модные широконосые штиблеты, а под зипун незаметно надел расшитую рубаху да плетеный шелковый поясок с кистями подпоясал. "Сбегу из ночного на игрища... От лощины до села не больше двух верст..."
Отец накинул на Белобокую ватолу, прихватил ее чересседельником, узел под брюхо свалил, чтоб не мешался. Подвел кобылу к завалинке, крикнул:
- Ты где там провалился? Или спать лег?
- Сичас, оборка вот запуталась, - Федька нарочито громко кряхтел и топал ногой.
Федька волынил... С порога летней избы он поглядывал в горницу, там, возле комода, перед большим висячим зеркалом в овальной резной раме стояла Зинка в нарядном голубом платье, облегавшем ее сильные загорелые икры, на зажженной лампе она нагревала длинные щипцы, потом накручивала ими волосы на висках. Каждый раз, когда она захватывала и накручивала щипцами очередной клок волос, Федька видел в зеркало, как вздрагивали и кривились пухлые Зинкины губы. "А, чтоб тебя скосоротило!" - ругался он про себя. Федьке нужен был этот комод позарез, у которого стояла Зинка. Там, в верхнем ящике, под бельем мать спрятала кошелек с деньгами. Он еще днем подглядел и до самого теперешнего отъезда вертелся у комода. Без денег нынче ночью какое веселье! Но, как назло, мать до вечера шила на машинке возле этого проклятого комода, потом пришла со службы Маня, выпроводила Федьку из горницы, стала переодеваться. А теперь вот эта растрепа кудри завивала. Маня и Зинка доводились тетками Федьке, но были чуть старше его, вырастали вместе и оттого дрались с незапамятных времен.
- Торба, ты бы язык загнула щипцами, а то он у тебя как помело болтается, - задирал Зинку Федька.
- Маклак, возьми онучи, потри лицо... Может, веснушки сотрешь, отругивалась та, не отрываясь от зеркала.
На улице послышался частый конский топот, Федька заглянул в раскрытую дверь и увидел сквозь коридорные стекла подъезжавшего Саньку Чувала: тот, высоко задирая локти и отвалясь на спину, круто осадил своего лысого мерина прямо под окнами и крикнул:
- Дядь Андрей, а где Федька?
- Ширинку в сенях ищет, - отозвался Андрей Иванович.
- Какую ширинку?
- От штанов.
- А может, он их задом наперед надел? - осклабился тот. На Чувале был черный отцовский картуз с лакированным козырьком да шевровые ботинки. И ни зипуна, ни овчины - один легкий пиджачок. Сразу видно - на игрища удерет с ночного. "Вот живет, ни от кого не прячется, - позавидовал Федька. - Куда хочет, туда и шлепает... А здесь не обманешь - от тоски загнешься..."
- Ты скоро там, Парфентий? - позвал опять Андрей Иванович.
- Да сичас... Вот лапоть подвяжу... Проушина лопнула, - Федька опять затопал ногой.
- Я вот пойду и тебя самого за уши вытащу, - пригрозил Андрей Иванович.
Федька лихорадочно соображал - как бы, чем бы выудить из горницы Зинку: что бы опрокинуть или сшибить? Он воровато озирался по сторонам, но ничего подходящего на бревенчатых стенах летней избы не находил: в переднем углу божница с иконами в серебряных да медных окладах. Сшибить одну? Да плевать ей на иконы... В другом углу посудная полка - тарелки, чашки, ложки, блюдца... И на посуду ей наплевать. Вдруг в растворенную дверь, в светлом, остекленном коридоре он увидел угловой столик, а на нем Зинкину пудру, зеркальце и духи "Букет моей бабушки". Он схватил моментально сандалию, валявшуюся под кроватью, и запустил ее в столик с громким криком:
- Брысь, окаянная!
Раздался грохот и звон разбитого стекла.
- Зинка, кошка духи твои разбила...
Зинка закричала как ошпаренная, бросила щипцы и выбежала в коридор. Федька одним прыжком, словно кот на мышь, достиг комода, открыл верхний ящик, поймал в углу бумажник и на ощупь вынул одну бумажку. Оказалась трешницей; сунув ее в карман да сняв кепку со стены, он вприпрыжку мотанул на двор.
- Маклак конопатый! Это ты разбил духи, ты!.. Я вот скажу Андрею Ивановичу... Он тебе уши оборвет, - хлюпала и кричала из коридора вслед ему Зинка.
- Ага! Позови Симочку-милиционера. Он протокол составит и тебе сопли им подотрет.
Федька хлопнул задней дверью и поскоком спрыгнул с крыльца во двор:
- Вот он и я...
Андрей Иванович подозрительно оглядел его одежду: не задумал ли чего, чертов сын? Зипун и лапти - все на месте.
- А ты зачем кепку новую надел? Уж не решил ли на улицу удрать?
- В лаптях да в зипуне-то?
- Смотри, я проверю...
- Проверяй!
Федька залез на завалину, поймал кобылу за холку и прыгнул сперва ей на спину животом, потом уж на ходу закинул правую ногу, распрямился и разобрал поводья.
- Т-ой, дьявол! - одернул он запрядавшую сытую кобылу.
- Заезжай к Тырану! Захватишь его Буланца! - наказал Андрей Иванович.
- Ла-адно!
Федька передом, Санька за ним свернули к Тырановой избе. Тот жил через двор от Бородиных. Возле калитки их поджидал хозяин с Буланцом в поводу. Это был еще молодой дюжий мужик с кудлатой, вечно нечесанной головой. Говорили, что Тыран моет голову дважды в году - на Рождество и на Пасху. Еще он любил поспать, отчего и прозвище получил. На лугах, в покос, когда все люди на виду, его шалаш открывался последним. Мужики уж косы отобьют, а он только рядно с шалаша сдернет, высунет свою баранью голову в сенной трухе и спросит:
