Владимир Короленко - Убивец

Проскуров расплачивался с привезшим его ямщиком. Парень осклабился с довольным видом.

-- Много довольны, ваше благородие...

-- Сказал товарищу, вот ему? -- ткнул Проскуров в нового ямщика.

-- Знаем, -- ответил тот.

-- Ну, смотри, -- сказал следователь, усаживаясь в повозку. -- Приедешь в полтора часа, -- получишь рубль, а минутой -- понимаешь? -- одной только минутой позже...

Тут лошади подхватили с места, и Проскуров поперхнулся, не докончив начатой фразы.

VI. Евсеич

До Б. было верст двадцать. Проскуров сначала все посматривал на часы, сличая расстояние, и по временам тревожно озирался назад. Убедившись, что тройка мчится лихо и погони сзади не видно, он обратился ко мне:

-- Ну-с, милостивый государь, что же собственно вам известно по этому делу?

Я рассказал о своем приключении в логу, о предчувствии ямщика, об угрозе, которую послал ему один из грабителей, как мне казалось, -- -купец. Проскуров не проронил ни одного слова.

-- Д-да, -- сказал он, когда я кончил. -- Все это будет иметь свое значение. Ну-с, а помните ли вы лица этих людей?

-- Да, за исключением разве купца. Проскуров бросил на меня взгляд, исполненный глубокой укоризны.

-- Ах, боже мой! -- воскликнул он, и в тоне его слышалась горечь разочарования. -- Гм... Конечно, вы не виноваты, но его-то именно вам следовало заметить. Жаль, очень жаль... Ну, да все же он не избегнет правосудия.

Менее чем в полтора часа мы были уже на стане. Распорядившись, чтобы поскорей запрягали, Проскуров приказал позвать к себе сотского.

Тотчас же явился мужичок небольшого роста, с жидкой бородкой и плутоватыми глазами. Выражение лица представляло характерную смесь добродушия и лукавства, но в общем впечатление от этой фигуры было приятное и располагало в пользу ее обладателя. Худой зипунишко и вообще рваная, убогая одежонка не обличали особенного достатка. Войдя в избу, он поклонился, потом выглянул за дверь, как бы желая убедиться, что никто не подслушивает, и затем подошел ближе. Казалось, в сообществе с Проскуровым он чувствовал себя не совсем ловко и даже как будто в опасности.

-- Здравствуй, здравствуй, Евсеич, -- сказал чиновник радушно. -- Ну, что? Птица-то у нас не улетела?

-- Пошто улетит? -- сказал Евсеич, переминаясь. -- Сторожим тоже.

-- Пробовал ты с ним заговаривать?.. Что говорит?

-- Пробовал-то пробова-ал, да, вишь, он разговаривать-то не больно охоч. Перво я к нему было добром, а опосля, признаться, постращал-таки маленько! "Что, мол, такой-сякой, лежишь ровно статуй? Знаешь, мол, кто я по здешнему месту?" -- "А кто?" -- спрашивает. -- "Да начальство, мол, вот кто... сотский!" -- "Этаких, говорит, начальствов мы по морде бивали..." Что ты с ним поделаешь? Отчаянный!.. Известно, жиган!

-- Ну хорошо, хорошо! -- перебил нетерпеливо Проскуров. -- Сторожите хорошенько. Я скоро вернусь.

-- Не убегет. Да ен, ваше благородие, -- надо правду говорить, -смирной... Кою пору все только лежит да в потолок смотрит. Дрыхнет ли, так ли отлеживается, -- шут его знает... Раз только и вставал-то: поесть бы, сказывает, охота. Покормил я его маленько, попросил он еще табачку на цыгарку да опять и залег.

-- Ну и отлично, братец. Я на тебя надеюсь. Если приедет фельдшер, посылай на место.

-- Будьте благонадежны. А что я хотел спросить, ваше благородие...

Евсеич опять подошел к двери и выглянул в сени.

-- Ну, что еще? -- спросил Проскуров, направлявшийся было к выходу.

-- Да, значит, теперича так мы мекаем, -- начал Евсеич, политично переминаясь и искоса посматривая на меня, -- теперича ежели мужикам на них налегнуть, так в самую бы пору... Миром, значит, или бы сказать: скопом.

-- Ну? -- сказал Проскуров и нагнул голову, чтобы лучше вслушаться в бессвязное объяснение мужика.

-- Да как же, ваше благородие, сами судите! Терпеть не можно стало; ведь беспокойство! Какую теперича силу взяли, и все нипочем... Теперича хоть бы самый этот жиган... Он что такое? Можно сказать -- купленый человек; больше ничего, что за деньги... Не он, так другой...

-- Справедливо, -- поощрил Проскуров, очевидно, сильно заинтересованный. -- Ну, продолжай, братец. Ты, я вижу, мужик с головой. Что же дальше?

-- Ну, больше ничего, что ежели теперича мужики видели бы себе подмогу... мы бы, может, супротив их осмелились... Мало ли теперича за ними качеств? Мир -- великое дело.

-- Что ж, помогите вы правосудию, и правосудие вам поможет, -- сказал Проскуров не без важности.

-- Известно, -- произнес Евсеич задумчиво. -- Ну, только опять так мы, значит, промежду себя мекаем: ежели, мол, теперича вам, ваше благородие, супротив начальников не выстоять будет, тут мы должны вовсе пропасть и с ребятами. Потому -- ихняя сила...

Проскуров вздрогнул, точно по нем пробежала электрическая искра, и, быстро схватив фуражку, выбежал вон. Я последовал за ним, оставив Евсеича в той же недоумевающей позе. Он разводил руками и что-то бормотал про себя.

А Проскуров садился в повозку в полном негодовании.

-- Вот так всегда! -- говорил он. -- Все компромиссы, всюду компромиссы... Обеспечь им успех, тогда они согласны оказать поддержку правосудию... Что вы на это скажете? Ведь это... это-с -- разврат, наконец... Отсутствие сознания долга.

-- Если уж вы обратились ко мне с этим вопросом, -- сказал я, -- то я позволю себе не согласиться с вами. Мне кажется, они вправе требовать от "власти" гарантии успеха правого дела на легальном пути. Иначе в чем же состоит самая идея власти?.. Не думаете ли вы, что раз миру воспрещен самосуд, то тем самым взяты известные обязательства? И если они не исполняются, то...

Проскуров живо повернулся в мою сторону и, по-видимому, хотел что-то сказать, но не сказал ничего и глубоко задумался.

Мы отъехали верст шесть, и до лога оставалось не более трех, когда сзади послышался колокольчик.

-- Ага! -- сказал Проскуров, -- едет без перепряжки. Ну, да тем лучше: не успеет повидаться с арестованным. Я так и думал.

VII. Заседатель

Солнце задело багряным краем за черту горизонта, когда мы подъехали к логу. Свету было еще достаточно, хотя в логу залегали уже густые вечерние мороки. Было прохладно и тихо. "Камень" молчаливо стоял над туманами, и над ним подымался полный, хотя еще бледный, месяц. Черная тайга, точно заклятая, дремала недвижимо, не шелохнув ни одною веткой. Тишина нарушалась только звоном колокольчика, который гулко носился в воздухе, отдаваемый эхом ущелья. Сзади слышался такой же звон, только послабее.

У кустов курился дымок. Караульные крестьяне сидели вокруг костра в угрюмом молчании. Увидев нас, они встали и сняли шапки. В сторонке, под холщевым покрывалом, лежало мертвое тело.

-- Здравствуйте, братцы! -- сказал следователь тихо.

-- Здорово, ваше благородие! -- отвечали крестьяне.

-- Ничего не трогали с места?

-- Ничего, будто... Его маленечко обрядили: не хорошо, значит... Скотину не тронули.

-- Какую скотину?

-- Да ведь как же: пегашку-то пристрелили же варвары... На вершной покойник-то возвращался.

Действительно, в саженях тридцати, у дороги, виднелась убитая лошадь.

Проскуров занялся осмотром местности, пригласив с собою и караульных. Я подошел к покойнику и поднял полог с лица.

Мертвенно-бледные черты были спокойны. Потускневшие глаза смотрели вверх, на вечернее небо, и на лице виднелось то особенное выражение недоумения и как будто вопроса, которое смерть оставляет иногда, как последнее движение улетающей жизни... Лицо было чисто, не запятнано кровью.

Через четверть часа Проскуров с крестьянами прошел мимо меня, направляясь к перекрестку. Навстречу им подъезжала задняя повозка.

Из нее вышел немолодой мужчина в полицейской форме и молодой штатский господин, оказавшийся фельдшером.

Заседатель, видимо, сильно устал. Его широкая грудь работала, как кузнечные мехи, и все тучное тело ходило ходуном под короткою форменною шинелью довольно изящного покроя. Щеки тоже вздувались и опадали, причем нафабренные большие усы то подымались концами и становились перпендикулярно, то опять припадали к ушам. Большие, сероватые с проседью и курчавые волосы были покрыты пылью.

-- У-уф, -- заговорил он, пыхтя и отдуваясь. -- За вами, Афанасий Иванович, не поспеешь. Здравствуйте!

-- Мое почтение, -- ответил Проскуров холодно. -- И напрасно изволили торопиться. Я мог бы и обождать.

-- Нет, зачем же-с?.. У-уф!.. Служба прежде всего-с... Не люблю, знаете ли, когда меня дожидаются. Не в моих правилах-с.

Заседатель говорил сиплым армейским басом, при звуках которого невольно вспоминается запах рому и жуковского табаку. Глаза его, маленькие, полинявшие, но все еще довольно живые и бойкие, бегали, между тем, по сторонам, тревожно исследуя обстановку. Они остановились на мне.

-- Это мой знакомый, -- отрекомендовал меня Проскуров, -- г. NN, временно исполняющий обязанности моего письмоводителя.

-- Имел удовольствие слышать-с. Очень приятно-с. Отставной штабс-капитан Безрылов.

Безрылов поднес руку к козырьку и молодцевато щелкнул шпорами.