Сергей Семенов - Дедушка Илья

– - Дедушка, я еще маленький, -- попытался оправдаться я.

– - А если бы большой был, я бы не так с тобой поговорил: я бы тебе показал кузькину мать с горбинкой, а то скоты-то небось голодают.

Скотине у нас действительно было не сытно, особенно кобыле; корове еще перепадало -- когда помои, когда она сама забьется в сени и съест куриный корм, а кобыла питалась одним сеном, сено было несъедобное, и давала ей бабушка помаленьку, поэтому она сильно переменилась за зиму. На ней выросла длинная шерсть, выдались ребра и сильно отвис живот. Бывало, выйдешь на двор, а она стоит, понурив голову; почует тебя, взглянет, облизнется, потом глубоко вздохнет и отворотит голову. Бывало, как ни весел сидишь в избе или играешь на улице, а как увидишь скотину -- сожмется сердце, и веселость твоя пропадет.

Дедушка Илья с этого раза стал сам ходить за скотиной, кормить и поить ее. А когда пришел праздник, он выпросил у бабушки сумочку и пошел по деревне побираться. Бабушка пыталась его отговаривать, но он и слушать не хотел ее.

– - У вас самих хлеб горевой, -- сказал он, -- а я буду его подъедать. Прихлебочкой-то попользуюсь и то спасибо.

На первый раз он принес полную сумку кусков. Вытряхнув их на стол, дедушка Илья начал их сортировать: получше он отбирал в решето для себя, похуже откладывал в сторону. Когда он разобрал все, то дал мне несколько кусков и сказал:

– - На-ко вот, Степка, снеси кобыле это, погляди, как она их скушает.

Днем дедушка или учил меня азбуке, или куда-нибудь ходил, а по вечерам сидел дома и что-нибудь говорил. Он очень любил поговорить. Бывало, рассказывает разные истории, сказки, случаи из своей жизни, когда веселые, когда грустные. Иной раз они схватятся с бабушкой спорить, и чем дальше, тем споры делались чаще; иной раз они заспорятся до петухов, и нередко бабушка как будто гневалась на него и упрекала его в том, что он совсем запутался.

Пришла масленица. Наши прислали нам из Москвы денег, муки гречневой и сельдей. Бабушка пекла нам блины. Мы, бывало, с дедушкой набьем ими животы и пойдем в сарай или на колодец. Потом я побегу на гору кататься с кем-нибудь. Вся неделя прошла весело, но наступил пост, все сразу как отрезало. Веселье пропало, переменились харчи.

Как-то раз бабушка сказала:

– - Надо о тебе в Москву написать хозяевам нашим, а то живет у нас жилец, а они и не знают.

– - Ну, что ж, давай я сам напишу; вот добыть бы бумаги да перо, я и накатал бы, -- сказал дедушка Илья.

– - Сбегай, Степка, к дедушке Григорию.

Я побежал и принес что требовалось для письма. Дедушка Илья долго писал письмо, мелко-намелко исписал всю бумагу и, когда староста пошел в контору, отослал с ним это письмо.

Недели через три пришел ответ. Отец и мать очень радовались, что у нас появился такой человек. Они просили его пожить у нас и, если можно, поработать весной, а мы, писали они, ко святой домой не придем, а проживем до Петрова дня. Места нам попались хорошие; если бог даст все по-хорошему, то к тому времени накопим денег на избу. А дока они посылали нам еще десять рублей и гостинцев. Все этому письму очень обрадовались, даже дедушка Илья сделался веселый.

– - Что ж, я поработаю, -- говорил он, -- соха из рук не выпадет и за лошадью в боронью поспею, не особо ремок живот-то [Не особо ремок живот-то -- то есть не особенно норовистая лошадь.]… Только обувочка у меня плоха.

– - Сапоги тебе справим, -- сказала бабушка, -- головку приделаем к Тихоновым голенищам, и будешь носить.

Дедушка Илья обрадовался еще больше, и, когда нам с ним справили по сапогам, он, кажется, помолодел.

– - Теперь мы куда хошь, хоть в болото уток стрелять, только вот ружья нет, а то бы мы с тобой пошли на охоту. Вишь, весна наступает, птица теперь всякая налетит…

Действительно, наступила весна. С каждым днем делалось теплей, снег лежал только в кустах да оврагах, с полей же его давно согнало. На Колотнушке лед сошел, и вода текла мутная наравне с берегами. Поля и луга начали зеленеть, и на них весело было глядеть, точно это что-то было новое, диковинное. Бывало, выйдешь на улицу, на деревьях поют скворцы, галдят грачи и вьют себе гнезда, в поле заливаются жаворонки, на лугах носятся луговки и просят пить у бога. Совсем это не то, что в глухое зимнее время. И сердце твое бьется, и ты неописуемо радуешься, что ты живешь, чувствуешь и видишь всю эту снующую, пробуждающуюся прелесть жизни и забываешь все будничные невзгоды и суетные мелочи ее…

Весна распускалась все больше и больше. Давно раскинулись деревья; отцветали вишни и яблони, по лугам желтели первые цветы. Лошади паслись в ночном и досыта наедались свежей молодой травы. Весь скот отубенел: коровы прибавили молока, телята уже не бегали домой безовременно, а приходили вместе со стадом. В лесу появились грибы-колосники, во пнях наливались первые ягоды. Мы, ребятишки, почти не жили дома, а носились по лугам и лесам и прибегали домой поздно на ночь.

После такой беготни нам по утрам спалось долго. В одно утро, уже около навозницы, проснулся я и увидал, что в избе никого нету, а на улице слышен шум; я катышком скатился с коника, подскочил к окну и высунулся в него. Посреди деревни собралась толпа, и все волновались, кричали и размахивали руками. Я нырнул в окно, очутился на улице и в одну минуту был около мужиков.

– - Это верно, как свят бог, потому им больше деваться некуда, -- кричал дядя Липат, приземистый бородатый мужик в синей рубахе.

– - Да неужто? Кто же это? -- послышалось в толпе.

– - Мало ли таскается чертей: либо цыгане, либо еще кто.

– - Как же чередовые-то не увидали?

– - Чередовые, что ж, небось спали без задних ног. Пасутся и пасутся, нешто это думано.

– - Батюшки, вот оказия-то!

– - Лошади на подбор, рублей по семидесяти стоят.

– - Сколько она ни стоит, а хозяину-то дорога.

– - Как еще дорого-то!

– - Ах, черти проклятые, вот поймать-то бы!

– - Лови ветра в поле!

Тут я узнал, что из ночного увели двух лошадей -- одну у Рубцова, другую у Захаровых. Хватились их только тогда, когда лошадей пригнали из ночного в общее стадо. Заметил их пропажу впервые пастух и известил об этом хозяев. Когда это сделалось -- никак нельзя было определить. С вечера их видели хозяева, а потом уж никто ничего не знал. Все ахали и обсуждали случившееся; от говору стоял шум на всю деревню. Рубцовы и Захаровы выли в голос, но никто хорошо не знал, что теперь лучше делать, чтобы как-нибудь поправить беду. И только уже много спустя староста догадался отрядить несколько человек и погнал их в погоню по разным дорогам. К обеду погонщики воротились и объявили, что про лошадей нигде ни слуху ни духу, и нигде нет никакого следа.

Староста пошел в волостную и донес о случившемся старшине. Старшина послал старосту с объявлением к становому. Становой сказал, что он сам приедет в деревню и произведет дознание: какие лошади, куда они пошли и на кого имеется подозрение.

В деревне думали на молодого подпаска, который пас у нас первое лето и которого никто хорошо не знал.

В ночь, когда сделалась кража, оказалось, его не было дома, он куда-то уходил, не спросясь у большого пастуха.

Когда об этом узнали, то старик Рубцов глубоко вздохнул и проговорил:

– - Вот оно какое дело-то! Чем мы ему, подлецу, согрубили, что он нас обездолил так. Коли надумал он нас подкузьмить, пришел бы и сказал: дайте мне пять рублей, мы бы слова не сказали -- выкинули!..

– - Ан нет!.. -- сказал дедушка Илья.

– - Ей-богу, выкинули бы! -- побожился старик.

– - Ей-богу, нет бы!.. А схватил бы за шиворот, накостылял бы, накостылял по шее и выпихнул бы! А если бы так люди делали б -- и воровства не было бы.

Становой обещался приехать на другой день к полдням. Он сдержал свое слово. Только собрали прибежавшую из стада на полдни скотину, как на нижнем конце деревни послышались звуки далекого колокольчика. Звуки неслись с дороги от деревни Яковлевки, бывшей с нашей деревней поле с полем. Когда вгляделись туда, то тотчас же заметили, как от Яковлевки отделилось что-то черное и покатилось по дороге к нам. Сначала колокольчик звучал чуть слышно, потом он делался явственнее и явственнее. Можно было уже разглядеть, что катилось. Это был большой тарантас, запряженный в пару лошадей; еще минута -- и стало видно и седоков, помещавшихся в тарантасе. Их было двое, впереди перед ними на козлах сидел кучер. Кучер криками погонял лошадей. Они уже спускались по уклону, идущему с Яковлевского поля к нашей Колотнушке; вот они въехали на мосток, слышно было, как лошади коваными ногами застучали по мостовинам. Колокольчик было перехватило, но потом он опять залился.

Мужики были собраны у двора Захаровых. У большой избы Захаровых тянулась широкая завалинка; стояла телега. Мужики кто сидел на завалинке, кто забрался на телегу и переливали из пустого в порожнее. Среди мужиков находились и пастухи. Старший, по имени Андрей Печенкин, плешивый, худой, с реденькою черною бородкой, с кожаного сумкой для рожка и табаку и кнутом, завитым колесом и надетым через плечо, как солдаты носят летом шинели, -- был необыкновенно спокоен. Он о чем-то тихо разговаривал с дедушкой Евстифеем и, видимо, совсем и не думал, что такое предстоит всем собравшимся. Его подпасок, белокурый, весноватый, держался ото всех поодаль и стоял с лицом бледным и осунувшимся и глядел вниз, думая какую-то думу. Когда становой показался у околицы, то мужики заволновались, повстали с мест и, сбившись в кучу, отошли от избы. Только дедушка Илья, стоявший облокотившись на грядку телеги, не двинулся с места. Он был на сходу как любопытный, поэтому и не обязан был участвовать во встрече пристава.