Петр Краснов - Ложь
– Ты пойдешь? – спросила Лиза, и на мгновение ее глаза снова вспыхнули синим огнем.
– Не знаю… Зачем я к нему пойду?.. Совсем чужой человек…
– Отчего бы тебе, папа, и не пойти к нему, а я тем временем спокойно уложилась бы…
Акантов не ответил. Он снова напряженно смотрел на эстраду. Парадным военным шагом выходили на нее Жаровские казаки. Гром аплодисментов не смолкал.
IX
Русская народная и солдатская песни вызывали бешеные восторги:
Как на горе – калинаА под горою – малина…Ну, что ж, кому дело калина?И кому дело – малина?
Каждый звук, каждое слово этой старой, старой песни сильно и нежно толкали в самое сердце Акантова, и сердце пело вместе с песней, улыбалось тонкой усмешкой, вызывало далекие юношеские образы. Точно снова видел себя бравым юнкером-александровцем, видел большие подмосковные села, и на горе, в садах, калину, а по взгорью, на высоких шестах, как виноград, малину…
Там девицы – гуляли.Да, там, красные, гуляли…
Русских девушек, крестьянок видел Акантов, в легких рубашках, в монисто и бусах на белых шейках, в просторных, в сборку, пунцовых юбках, яркозубых, смешливых, веселых, острых и метких на язык. О, как хотел теперь Акантов хотя бы на миг, увидеть все это, – увидеть Россию!..
Как захотелось ощутить запах русской деревни: соломенного дымка, ладанный аромат хворостовой растопки, крепкий запах коровника, вкусный вяжущий дух горячего хлеба, только что вынутого из печи, и махорочный запах мужика и овчины. Хоть на часок попасть в Россию…
Уже была выполнена хором вся обещанная программа, а публика не расходилась. Гремели аплодисменты по залу:
– Я-рофф!.. Я-роффф!.. – неслось, с боковой верхней галереи. По залу стучали ножками стульев.
Барышня, немка, студентка или консерваторка, со светлыми стрижеными волосами, копной торчащими на голове, перегибаясь совсем через барьер галереи, неистово аплодировала, и, блистая восторженными глазами и оборачиваясь к стоявшим сзади нее студентам и девушкам, командовала:
– Eins, zwei, drei, Jaróf !..[17]
Вся галерка, по ее команде, орала в голос:
– Я-рофф!.. Я-рофф!..
– Eins, zwei, drei, Я-рофф!.. Я-рофф!..
Жаров без конца выходил. Лицо его сияло благодарным восторгом. Зал потрясался громом рукоплесканий, криками и стуком ножек стульев.
Снова показалась русая борода, бодрой походкой выходили певцы и выстраивались. Служитель Филармонии, в черном широком фраке, согнувшись, утянул с эстрады подиум. Весь зал повскакал с мест, публика придвинулась, стеснилась толпою у эстрады. Сидевшие сзади хора на эстраде сошли с мест, забегали вперед, чтобы видеть, что будет…
Мерно, дружно и весело, вызывающе на пляску, начал хор:
Посею лебеду на берегу,Посею лебеду на берегу!..
– Ну, вот и Лазарев выходить плясать, – сказала седая дама, сидевшая впереди Акантова.
Она пошла вперед, за нею пошел и Акантов; ему тоже хотелось, как и всем, поближе и получше видеть пляску казаков. Акантов очутился подле молодой, хорошенькой женщины, такими веселыми, радостными, счастливыми глазами смотревшей на эстраду, что радость и, счастье ее, казалось, развивались вокруг.
Из-за левого края певцов, свободной походкой, в раскачку, широко размахивая руками, вышел молодой красавец-казак. Едва держалась на темных кудрях его армейская фуражка с красным околышем, шаровары были широкие, «как Черное море», вид лихой и уверенный… Он вышел, улыбаясь, взмахнув руками и пустился в пляс:
Мою крупную рассадушкуМою крупную, зеленую…
Все лише, скорее и чаще пел хор. Пронзительно свистал казак с веселыми глазами. Его сосед закрывал рукою ухо от оглушающего неистового свиста…
Погорела лебеда без воды,Погорела лебеда без воды…
Танцор прыгал выше своего роста, переворачивался в воздухе, крутился то лицом, то затылком к публике, шаровары раздувались пузырями; странно было, что не спадала с головы фуражка. Вдруг приседал, каблуки пали дробь, вскакивал, и снова поднимался на воздух…
– Вот, чор-р-рт!.. Чисто чор-р-рт!.. – восторженно говорила хорошенькая дама, вся расплываясь в радостной детски чистой улыбке. Танцор сделал последнее движение и отошел за хор; ему на смену вылетел диким страшным прыжком другой, такой же молодой. Голубая, атаманская фуражка была заломлена на бок. Он начал с невероятных прыжков, с удалой присядки, и ему сейчас на подмогу выскочил и первый. Они летали по воздуху, точно для них не существовало закона притяжения…
– Молодчина, Пискунов, – сказала дама. – Не знаешь, кто из них лучше?..
Теплая, мягкая рука схватила Акантова за руку. Голос Лапина говорил за ним:
– Я к вам, ваше превосходительство. Условимся. Где вы остановились?
– В пансионе, на Байеришер-плац.
– Так это же буквально пара шагов от меня. Я приду за вами завтра ровно в восемь. Вы увидите, вы услышите, и вы поймете, что Россия жива… А эти, – показывая на танцоров, сказал Лапин, – чисто дервиши… Вы видели, ваше превосходительство, вертящихся дервишей?.. Нет… Ну, так эти же лише!.. Много лише!.. До чего, знаете, талантлив русский народ… Так ровно в восемь я зайду за вами. У меня вы и поужинаете… На пару часов в Москву!..
Акантов не успел ответить. Толпа зашевелилась, подаваясь к выходу. Лапин исчез в толпе. В конце зала гасили огни. Впереди, у эстрады, все стояла, не расходясь, толпа. Рукоплескания и вызовы не прекращались…
– Я-рофф!.. Я-рофф!.. – вопили с галерки.
На самой эстраде барышня, в коротком платье и с дыбом стоящими волосами, в каком-то экстазе хлопала в ладоши, ногами выстукивала чечетку и визжала от восторга…
Хор вышел и построился:
Коль славен наш Господь в Сионе,Не может изъяснить язык…
Весь зал примолк и притих. Священная стала тишина. Этот мотив гимна одинаково хорошо знали, как русские, так и немцы. Слова Хераскова, музыка Бортнянского, он пришел в Германию из России, и тут привился и окреп.
Акантову казалось, что не пение он слышит, но играет где-то молитвенно стройно и тихо прекрасный военный оркестр. Спазма сжала горло Акантова. Скольких друзей-товарищей проводил он под звуки этой молитвы к месту последнего упокоения… Играли его и в городе, где, он служил, и на поле брани, где еще не остыла земля от разрывов гранат и горячей человеческой крови. Каждый перелив пения вызывал в памяти Акантова величественно печальную картину.
…Из церковных дверей, колышась на руках офицеров в парадной форме, показался гроб… Кивер и шашка на нем… Венки… Артиллерийские лошади натянули постромки лафета… Музыканты играют «Коль славен»…
Велик Он в небесах на троне,В былинках на земле велик…
Всякий раз тогда Акантов думал: «Будет день, когда и мое тело понесут из церкви мои товарищи, а стрелковый оркестр, плавно и медленно, будет играть «Коль славен»… Услышу ли я тогда из гроба эти молитвенно прекрасные звуки?..
Тебе в сердцах алтарь поставим,Тебя, Господь, поем и славим…
Теперь понял: никогда этого не будет!..
В толпе, у выхода, немцы, ценители музыки, говорили:
– Musikfanatisch!.. aber ja beschwörerisch geführte Russenchor!
– Welche urtiefe mächtige Bässe und knabenhafthelle Tenöre!
– Ganz wie eine Vision die verlorene, doch treugliebte Heimat.
– Meiancholie… Kraft östlicher Volksart!
– Orgel aus Menschenstimmen!..
Лиза переводила отцу: «Фанатичная музыка… Изумительно ведомый русский хор… Какие глубокие, мощные басы и детски чистые тенора… Будто видение потерянной, но верно любимой Родины… Меланхолия… Сила восточного, народного искусства… Орган из человеческих голосов…».
– Много они понимают!.. Ты то, Лиза, поняла все?.. Тебе понравилось?..
– Конечно, папа. Я в восторге…
На улице было свежо. Осенняя ночь спустилась над городом.
Гроза за время концерта пронеслась и пролил ливень. Черные асфальты блестели, как река, отражая огни. У панелей шумела вода, стекая в сточные трубы и крутясь воронками. Омытый грозой, молодой месяц висел над домами. Черные тучи ушли за город. Вдали частыми и долгими ударами рокотал гром. Гроза стихала, уходя за город.
В темной улице толпа все не расходилась. Русская речь мешалась с немецкой. Вдруг какой-то, словно призывный, свист раздался за спиной Акантова. Лиза вздрогнула и приотстала. Акантову показалось, что это она сказала кому-то:
– Morgen… Abend[18]!..
X
На другой день, ровно в восемь, в комнату Акантова постучали. Лапин пришел за Акантовым.
Хотел, было, Акантов отговориться от ненужного посещения, но отговориться от Лапина оказалось невозможным.
Это и правда было «два шага» от пансиона, где остановился Акантов. Они поднялись на лифте на пятый этаж. Лапин своим ключом, не звоня, открыл дверь:
– Я не буду зажигать огня. Так будет лучше. Больше настроения, – говорил Лапин, пропуская Акантова в длинную переднюю, похожую на коридор. В глубине чуть показывалась мутными стеклянными просветами большая дверь. Акантов ощупью пробирался к ней.
