Явдат Ильясов - Согдиана
- Дарейос! [Дарейос - греческая передача персидского имени Дариавуш; русская форма - Дарий] - рычал Александр, потрясая копьем. - Дарейос! Выходи на поединок, трусливый шакал! Ты бежал от меня под Иссой, но сегодня тебе не удрать!..
Сын Филиппа произнес эти слова по-персидски (научился за три года), и Дарию, услышавшему голос непобедимого македонца, небо показалось меньше блюда. Как и под Иссой, он первым из всех повернул коня и метнулся прочь с поля битвы... Он так спешил, что уронил по дороге шлем, лук и царскую мантию.
Заметив бегство Дария, воины левого крыла побросали мечи и тоже поворотили лошадей. Скопища всадников и пехотинцев с топотом и шумом мчались по равнине, словно стада, спасающиеся от степного пожара. Македонцы следовали за ними по пятам, опрокидывали бегущих сариссами и рубили махайрами.
У самых Гавгамел царя догнал посланец Пармениона. Он торопливо сообщил, что левому крылу македонского войска приходится очень трудно отряды индусов и персидская конница прорвали строй и добрались до обоза. Там завязался ожесточенный бой.
- О, старый осел! - выругался Александр. - Где твои глубокая мудрость, зоркий глаз, точный удар, которым ты вечно хвалился?!
Он скрепя сердце прекратил преследование Дария и во главе разгоряченных битвой гетайров напал на правый фланг азиатов. Индусы, парфяне и основные части персов, дравшиеся здесь, ринулись на Александра сплоченными рядами и начали действовать по примеру самих македонцев, лобовым напором. Если обычно они гоняли коней туда и сюда и бросали дроты, то сейчас старались сокрушить все, что ни стояло на их дороге, - теперь они бились не за Кодомана, а ради собственного спасения. Шестьдесят гетайров было изрублено на месте. Прорвавшиеся азиаты покинули равнину, заваленную телами убитых и раненых, и пропали в стороне Арбел. Парменион лишь после этого захватил персидский лагерь, где меж поваленных и разодранных шатров бродили уныло трубящие слоны и верблюды.
Александр, выбранив Пармениона, снова кинулся в погоню за Дарием и мчался, убивая всех, кто попадался по пути, к Арбелам, пока не стемнело. Перейдя через реку Лику, он остановился и велел раскинуть палатки - люди и лошади нуждались в отдыхе. Сбросив рассеченную варварской секирой медную кирасу и хитон, запятнанный кровью неприятеля, царь искупался. Глаза его сверкали, щеки и лоб пылали от возбуждения.
- Клитарх! - заорал он, растирая грудь куском чистого полотна. - Эй, Клитарх!
Явился придворный летописец Клитарх, тощий и мрачный человек с морщинистым лицом и крючковатым носом.
- Где твой свиток? Пиши: "При Гавгамелах пало сто тысяч азиатов. Персидского войска не существует. Владычеству Дарейоса Кодомана положен конец..." Написал?
Македонец опять схватился за доспехи.
Слово Клитарха.
"После битвы у Гавгамел, уже к утру следующего дня, мы оказались в четырехстах двадцати стадиях к юго-востоку. Войско подступило к Арбелам. Как всегда перед битвой, наш царь, да будет ему благо, сам вышел на разведку. Узнав то, что ему хотелось узнать, он построил соответствующим образом войско и рассредоточил отряды в глубину. Вторая линия придала боевому порядку большую устойчивость и послужила щитом для отражения внезапных ударов. После короткого сопротивления город пал, подобно десяткам иных городов, стоявших на пути сына бога Аммона. Дорога на Вавилон открылась. Он сдался нам без единого выстрела - сказочный город, о котором я так много слышал у себя на родине, великая столица, где около двухсот лет назад служил наемником брат лесбосского поэта Алкея. Того самого, который когда-то безответно любил красавицу Сафо. Ему, своему родичу, посвятил Алкей стихи такого содержания:
"Из далеких стран ты принес домой меч с рукоятью слоновой кости, оправленной золотом. Значит, ты храбро, с эллинской доблестью, служил вавилонянам. Ты бился насмерть в единоборстве и сразил царского телохранителя ростом чуть ли не в пять локтей".
Если эллины служили когда-то вавилонянам, то сейчас вавилоняне служат эллинам, - таковы пути божеского промысла.
Здесь Александр торжественно принял титул "Царя Вавилона и четырех частей света", повел нас дальше на юго-восток и захватил одну за другой еще две столицы персов - Сузы и Персеполис. Так как мы добрались до гнезда проклятых иранских царей, то Александр предал Персеполис огню и мечу, разрушил дворцы и храмы, истребил священнослужителей, сжег древние книги зороастрийцев. Воинам досталась богатая добыча.
В Персеполисе мы отдыхали четыре месяца. Тут стало известно, что Дарейос Кодоман бежал после битвы при Гавгамелах в город Экбатану, столицу народа мадай. Усилив войско пополнением из Пеллы и отрядами, составленными из жителей покоренных областей, Александр двинулся весной на Экбатану.
Конница покрыла за пятнадцать дней почти шесть тысяч стадиев и стремительным налетом захватила город. Последние сокровища Кодомана перешли в руки Александра. Дарейос бежал на восток, в Гиркан [Гиркан страна к юго-востоку от Каспийского моря, по названию которой это море было известно в древности также как Гирканское; в тех же местах, в Иране, до сих пор существуют город и река Горган]. Сейчас мы преследуем его. Войско разделилось на три части и вступило в страну по трем дорогам. Я нахожусь в передовом отряде. Вчера миновали теснину Гирканских Ворот. Впереди-город Рега, где укрывается Кодоман.
Уж теперь-то он от нас не уйдет!.."
КОНЕЦ ДАРИЯ КОДОМАНА
Ты помнишь повесть, как погиб Дара,
Лишился трона, славы и добра?
Мечами приближенных поражен,
Пал, благородной кровью обагрен.
Джами, "Книга мудрости Искандера"
Варахран стащил с натруженного плеча ковровую сумку, положил ее-вернее, уронил, и сам тут же повалился на траву. Руки и ноги Варахрана ныли от утомления, словно он с утра до темноты носил на себе тяжелый камень. От голода кружилась голова. Язык без воды стал шершавым, будто его посыпали крупным песком. Беглец немного отдышался и пополз к огромной луже, блестевшей на дне озера.
Глина вокруг лужи высохла и растрескалась; края серых твердых пластинок загибались кверху и царапали кожу ладоней. Варахран наклонился над водой и отпрянул назад - так испугало его собственное отражение. Неужели грязное, оборванное существо с тощим, бородатым, черным от загара лицом - это он, Варахран? Даже в Реге, проклятой Реге, да не останется от нее камня на камне, Варахран выглядел куда лучше.
Вспомнив о Реге, путник побледнел, точнее - стал желтым, словно лицо его было вырезано из куска сыра. Беглец поднял голову и осмотрелся.
Слева от Варахрана, к северу, громоздились одна за другой гряды бесплодных красноватых гор. Чем дальше, тем выше становились хребты, круче вздымались их вершины. В широких извилистых оврагах, спускающихся сверху и выходящих устьями на равнину, застывшими волнами лежал песок. Справа расстилалась пустыня. Весна была ни исходе. Отцвели и засохли на дюнах алые тюльпаны; траву, еще недавно такую густую и сочную, как бы прохватила ржавчина. Пройдет еще месяц, и от весенних красок не останется и следа; только мясистые листья густо разросшейся ядовитой триходесмы сохранят свой темно-зеленый цвет.
Тишину, висевшую над горами и пустыней, не нарушали ни крики пастухов, ни лай собак, ни даже клекот орла. Убедившись, что ему никто не угрожает, беглец припал темными, запекшимися губами к теплой воде. Он пил долго и жадно и оторвался от лужи лишь тогда, когда живот его распух, а к горлу подступила тошнота. Варахран кое-как встал, добрел до сумки и съел, медленно двигая челюстями и тяжко вздыхая, кусок плоского черствого хлеба. Потом, подобрав сумку, забился в расселину, вымытую дождями, и тотчас же погрузился в мутный сон.
Очнулся Варахран три часа спустя и не по своей воле. Его разбудил странный звук, доносившийся неведомо откуда. Варахран сжался в комок и замер в своем убежище. Звук нарастал, и чем громче он становился, тем сильнее прижимался беглец к сухой глинистой стене расселины. Но постепенно испуг сменился изумлением.
За безжизненными холмами, которых, казалось, даже звери избегали из-за их неприветливого вида, кто-то весело горланил песню. Она была несложной:
Горшок измучила тоска,
Разбился он на три куска.
Исправим - ерунда!
Но если срубят голову,
То не приставят новую.
Вот это уж беда...
- Не дух ли пустыни там тешит свое черное сердце? - пробормотал беглец посеревшими губами.
Неизвестность томила его больше страха; осторожно, как волк, подкрадывающийся к стаду овец, он выбрался из расселины, припал к огромной глыбе лесса, оторванной весенним потоком от стены оврага, и высунул голову.
Из-за холма, поросшего чахлой солянкой, выехала толпа всадников. Удивительное зрелище представляли неведомые путники. Лица их осунулись и потемнели. Посерели от пыли головные повязки, войлочные шапки и медные шлемы. Из дыр и щелей рассеченных мечами и разодранными копьями золоченых панцирей свисали обрывки узорчатых одежд. К покоробившимся серебряным щитам присохла грязь. В боках колесниц, отделанных синим яхонтом, зияли пробоины. Из под клочьев, оставшихся от богато расшитых черпаков и мягких войлочных попон, выглядывали острые ребра утомленных коней.
