Михаил Пришвин - Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца

– Ползучие пчелы жалят, совсем не как обыкновенно жалят пчелы с лету: жало ползучей пчелы тупее, больнее…

Так рассказывал нам после Родионов, и я не знаю, правда ли это, или просто так им казалось в темноте холодного вагона.

Но кто был в научных экспедициях или на войне, – а кто на войне теперь не был! – тот знает, какие это все пустяки, не имеющие никакого значения в ходе всего дела. Только одно плохо, что как тяпнет такая ползучая пчела, так сильней и острей тут же тяпнет и мысленка об ответственности за пчел.

И не то опять страшно, что придется за пчел отвечать, а что руки от всего отваливаются и становится как-то все ни к чему.

– Нет, Ваня, спать невозможно, пожалуй, я сам полезу.

– Дядя Костя, я тоже не сплю, давай огарок сюда.

С огарком в руке и термометром с улья на улей поднимается Ваня.

Вот он там, вверху, на третьем ярусе, стоит, держит термометр, ждет сколько-то, вот подносит термометр к глазам… Вдруг огарок погас. Ваня потерял равновесие, покатился по ульям, а термометр упал и разбился.

Нелегко было ощупью в темноте разыскать термометр, но ползали усердно, попадали на ползающих пчел, покрикивали, поругивались и нашли.

– Сколько же ты увидел, Ваня?

– Страшно сказать, дядя Костя: термометр показал плюс двадцать два, – все пропало.

– Ошибка была наша: нельзя было отказываться от льда.

– А если бы опять отцепили вагон и пропал бы день или два?

Вот то-то и есть, что когда первым идешь по пути к неизвестному новому и до тебя туда еще никто не ходил, то дорожка непременно раздваивается. Так и нам сейчас, не бросить ли путь правды, не обратить ли открытие меда на Севере в сказку и не отдать ли все дальнейшее в руки феи?

Нет! И вот почему. Так мало поэтов на свете, но в душе почти каждый поэт. А если так это, то и в самой жизни, как в своем домике, живет и поэзия, и кто любит жизнь, может быть, из самой жизни выйдет правдивая фея? Доверимся жизни и не будем бросать наш правдивый путь.

Два бедных пчеловода сидели между ульями невеселые, но не унывали. И мы не будем унывать и войдем в их положение: с их стороны сделано все, что только было возможно, а дальше остается знать, что без опасностей нет пути к небывалому. А поезд между тем все катился. Время от времени проводники мочили тампоны из тряпок и рассовывали их по ульям, на сетки, чтобы пчелы могли утолять возрастающую от жары жажду. Немало проходило времени, пока пили все сто семей путешествующих пчел. А поезд все катился и катился, и одна за другой проходили какие-то станции. И вдруг на какой-то станции в дверь раздается стук…

Вот теперь иди сюда, друг мой, и порадуйся: мы выбрали верный путь. В год испанской революции прибыло к нам множество сирот – испанских детей, и среди них была девочка Пакита. Без отца, погибшего в революцию, без матери выросла в наших снегах, на наших хлебах воспиталась, выучилась у нас испанская девушка, и – подумать только! – испанка с горячей южной кровью сделалась начальником холодильника. И теперь эта самая Пакита в черных кудрях и в красной шапке начальника холодильника вошла в вагон.

Конечно, добрых и разумных женщин у нас не меньше, чем в Испании, но все-таки у них там апельсины, ананасы, прованское масло, серенады, Гвадалквивир, и все это вместе, соединяясь, делает испанку в картузе начальника холодильника ближе к сказочной фее, чем русскую обыкновенную добрую женщину. Материнским чувством своим женщина сразу поняла невозможные трудности положения экспедиции, горячо стала на сторону пчеловодов, вместе с ними добилась задержки поезда, чтобы набить вагон льдом, нашла им взамен разбитого термометра новый, сама принесла соломы для постели и даже успела напоить их чаем с вареньем.

Иди же, иди, друг мой, сюда, смотри на Пакиту, – чем она хуже сказочной феи? – и радуйся: мы выбрали верный путь, и волки нас не съедят.

На Севере, за Полярным кругом, бывает, являются цветы целыми горами: стоит гора вся белая – это морошка и черника цветут. А то бывает, стоит в июле гора вся розовая – это начал зацветать Иван-чай, а то рябина, то полуденник, багульник, герань и мало ли что! И подумать только, в каждом цветке нектара здесь в два, три раза больше, чем у нас, и каждый цветок ждет пчелу, а пчелы за Полярным кругом не водятся.

Помню, в молодости в сухую погоду я сам ходил днями по этим цветам в Заполярье, и не от росы, а от меда одежда моя была мокрая, и я не мог подумать тогда, не мог собрать в себе доброго внимания к жизни, чтобы догадаться, чего хочет, чего просит от человека для себя сама природа Кольского полуострова.

Тем и привлекательно теперь наше открытие, что не в убыток природе мы открываем заполярный мед, что миллионы пудов меда только затем и были в цветах, чтобы привлечь к себе для опыления пчелу, а пчел-то и не было, и мы их привезли.

Цветы ждали пчел, а если цветы ждали, значит, и солнце тоже их ждало, и если мы о цветах по себе говорим, то почему же не сказать и о солнце, что солнце, дающее нам жизнь, нуждалось в пчелах. Солнце, цветы, люди – все ждали.

Есть вещи на свете первоначальные в своем добре и всем понятные, соединяющие в себе природу и человека древним союзом, и среди этих вещей первое – хлеб. Но только надо быть очень голодным, чтобы в хлебе чувствовать солнце, и нам легче это видеть на веществе меда. Вот отчего множество людей, ожидавших прибытия пчел на станции Апатиты в Хибинах, были в добром духе и радовались, как на большом празднике.

И даже когда откатилась дверь вагона-холодильника и те ползуны-пчелы, завидев свет, вылетели и принялись жалить кого в щеку, кого в нос, кого в левую сторону, кого в правую, кого сквозь рубашку, кому под рубашку, то все, глядя друг на друга, покатывались со смеху.

Так просто и весело начали жизнь свою пчелы за Полярным кругом.

Больше половины пчелиных семей осталось здесь, в Хибинах, и сейчас же на машинах, в сопровождении так заботливо подготовленных пчеловодов, были привезены на пасеки в совхоз «Индустрия», в Ботанический сад и в Мончегорск.

Но и тут, как всегда в новом деле, упустили позаботиться о запасе сахара на случай, если пчелы прибудут голодными. Вот почему первая радость встречи скоро сменилась тревогой.

Ни на ком вины в этом не было, но летнее солнце на Севере, когда надо бы ему дать всем покой и скрыться за горизонтом, тут не скрывается. И кажется тогда, что это оно из-за тебя остановилось, стоит, смотрит с упреком и спрашивает:

– Почему ты не позаботился?

Надо очень привыкнуть к местной природе, чтобы вечный глаз этого полуночного свидетеля твоей жизни не мешал бы тебе спать.

И как же тихо бывает в Заполярье в эти солнечные ночи! Жук пробирается между стеблями цветущей черники – и так слышно! Вот какая бывает тишина, что слышно, как храпят ночующие в кронах деревьев глухари.

Ночь проходит без времени, в неизменном свете полуночного солнца, и рассказывать об этой ночи – значит говорить о себе: каждый переживает по-своему. Общая жизнь начинается игрою на солнце, и тогда немного знобит, крикнут полярные куропатки – и, как по сигналу, все умываются, и все начинает сверкать.

Отлично тихая, и светлая, и теплая была у пчел эта первая ночь. Усталые и голодные пчелы, наверно, хорошо спали, и слышно было, как они «гудели». Однако и в эту ночь матка в улье червила.

При первом живом утреннем свете солнца пчелы проснулись и тут же, конечно, выслали разведчиц. В это время в тундре цвела вся черника, морошка, мышиный горошек, багульник, начинал зацветать Иван-чай. Недолго летали разведчицы, вернулись и по-своему, танцами своими, дали знать, где что цветет, что поближе, что подальше и куда и кому лучше лететь. После того рабочие пчелы полетели за взятком, а матка червила.

В этот первый день усталые, измученные и голодные пчелы в среднем собрали на семью по два килограмма меду, а были такие сильные семьи, что нанесли в один первый день по четыре килограмма на семью!

Конечно, и вторую ночь солнце на ночь остановилось и осталось на небе свидетелем души человеческой, но пчеловоды были счастливы, не глядели на свидетеля и спали.

Было записано на пасеках, что в первый день пчелы работали за полночь и уснули в половине второго, на второй же день легли до двенадцати, а встали в четыре утра, в третий день работали с восьми утра до десяти вечера.

Вторую партию пчел научный сотрудник Родионов привез в совхоз «Арктика» возле Колы. Устанавливая ульи на пасеке, он ничего не знал о судьбе пчел, оставленных им в Апатитах. Лично он присутствовал при вылете пчел здесь, в Заполярье, впервые только тут, возле Колы. С волнением он открыл летки и еще больше взволновался, когда увидел, что пчелы облетелись, а потом поднялись и пошли за взятком.

Вскоре прибежал какой-то мальчик с криком:

– Скорей, скорей, идите, бегите, глядите на пчел!