Иван Тургенев - Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Первое посещение, вечер. Общее развязное и как бы добродушное, но неприятное впечатление. Появление Сусанны за чаем. Что-то трагическое и неловко-величественное, чего-то боится Фустов; но он избегает. Я у него сижу на следующий день. Появление Виктора. <1 нрзб.> Впечатление скверное — вроде молодого сына Погодина. Кое-какие намеки уже тут. Второе посещение. — Пение. Выказываются странные отношения между Ратчем и Сусанной, которая его ненавидит. Дня через два Фустов нахмурен, недоволен… Высказывает мне наконец, что́ сообщил ему Виктор. Я очень этим потрясен. Обед в трактире втроем. Виктор выбалтывается. Дня через два Фустов объявляет мне, что уезжает в деревню — на несколько времени — и исчезает. Я иду к Ратчам. — Грозное впечатление Сусанны. На другой день ее посещение и рассказ. Я ее провожаю и пишу письмо к Фустову. Я уверен, что она умрет… Известие о действ<ительной> ее смерти через Виктора. Фустов приезжает. Идет на похороны — безобразие. — Поминки. — И над могилой не смолкнул голос клеветы. Она тревожит призрак милый…
Появление Цилиндрова.
Андрей Давыдович Фустов. — Очень хорошенький, белокурый, с вьющимся коком; прелестные глаза, которые глядели всегда задумчиво и преданно — чисто физически — у них был такой взгляд, когда он суп ел; рот, зубы восхитительные. Довольно умен, не зол, аккуратен и добропорядочен, но эгоист порядочный. Скромный Дон-Жуан, в сущности ничем не увлекается, хотя многим интересуется. Это дико! дико!.. — характерные его слова. Недурно поет, в шахматы хорошо играет, очень ловкий ездок, танцор. Он жил у матери, довольно богатой женщины, сов<сем> свободно, — занимал особую комнату и пока состоял по министерству двора, говорил по-французски скверно <?>; и в высший свет ездил мало, так <как> там ему скучно было, и он удобнее забавлялся в среднем и низшем кругу.
Ратч[143] И. Д. (Johann Dietrich Ratsch[144]) родился в Праге от довольно зажиточных родителей, но закутил, был в университете на все руки, а в 1800 году был вывезен в Россию князем Голицыным в качестве не то камердинера, не то секретаря. Скоро выучился по-русски и даже любил залихватские выражения (вроде князя Вяземского), дока для всего и <1 нрзб.> занимался счетоводством, даванием уроков математики. (Играл на фаготе, причем становился весь красный и лицо принимало свирепое выражение.) Вертелся в разных домах и должностях. В 1812 году в Москве якобы потерял имущество, а по другим слухам шпионил, получил какое-то вознаграждение. Довольно высокого роста, крепко и ядрено сложен; лицо красное, бритое, белые, крупные зубы, седые волосы курчавой шапкой, гладкий большой лоб, глаза почти белые. Беспрерывно смеется каким-то металлическим хохотом, причем себя бьет ладонями по ягодицам и по ляжкам сзади. Скверный, на все гадости способный, хитрый и наглый человек. Веселости большой и любит общество. Жаден до денег до чрезвычайности. Ненавидит Магдалину. Служит в кадетском корпусе учителем, [надворный советник] коллежский асессор.
Элеонора Карловна — его жена, урожденная Шнике, дочь [богатого] зажиточного мясника, совершенно обрусевшая [московка] немка, дюжее свежее существо, неглупое, но приниженное и покорное. Хорошая хозяйка. В молодости имела la beauté du diable <буквально „красота дьявола“ — свежесть>, а теперь просто свежий кусок говядины. Знает, однако, что по мужу дворянка, и так себя и держит и страстно любит всё русское, московское. Говорлива, Ратч ее перебивает, но тотчас <?> хохочет. «Ну и где же <?> мои дети могли быть дворяне? И я дворянка». Четверо ее детей. Они ужасно на нее похожи. Дюжие крепыши, белокурые, с вихрами, с топорными, свежими лицами; небольшие глаза, руки обрубками, вроде детей Петра Никитиевича.
Виктор J<unior?>. Куренье. — Студент вроде Гуллерта или сына Погодина. Уже переносил 2 шанкера и 2 <1 нрзб.>. Похож на отца, но только черты несколько тоньше. Зубы скверные. Выражение сладковато-изможденное и наглое. Неопрятен, только руки содержит в чистоте, с длинными ногтями. Надут, трус, подлец, завистлив и прислужиться готов, где можно покутить и попить на чужой счет. Сестру терпеть не может. Мать перед ним благоговеет, в доме командир — его отец боится, хотя за глаза ругает его.
Сусанна. Родилась от Ивана Матвеича Колтовского и Парасковьи. — 1808. — Мать ее вышла за Прача в 1816, когда ей было 8 лет, а умерла в 1822, когда ей было 14. Когда отец ее умер, ей было 17. Иван Матвеич хоть не мог решиться гласно признать ее (оттого и мать ее замуж выдал), но заботился об ее воспитании, сам [давал] читал с ней ф<ранцузски>е <?> книги (sa jeune lectrice <его юная чтица>). Иван Матвеич Колтовской, вроде старика Бакунина — «L’aiqle sa plaît dans les régions austères» <«Орлу нравится в суровых краях»>, — помнил Версаль и Марию Антуанетту. <2 нрзб.> Умер под новый 26-ой г. внезапно, не оставив никакого завещания, хотя всё готовился написать; брат, с которым был в разладе, — Семен Матвеич, важный в Петербурге чиновник, получил наследство. Вышел по неприятности в отставку и, приехав тут же в деревню, поселился в ней. Сношения с Сусанной, которую он вовсе не трактует как племянницу, но которая очень ему нравится (он великий развратник). Он старается привлечь ее лаской и величавой снисходительностью, а к Ратчу оказывает благоволение и покровительство, почти делает его управляющим, приближает к своей особе. В душе она его боится и дичится. Она догадывается, в чем дело. К зиме приезжает сын Михаил (вроде Дм. Ник.), красивый, добрый юноша, заболевает и остается до весны; Сусанна страстно в него влюбляется, и он влюбляется в нее. Отец подозревает и приходит в тайную ярость. Происходит свидание… на которое с помощью Ратча — вместо сына — является отец. Безобразие. Страшная сцена между сыном и отцом. Михаил уезжает на Кавказ. Сусанна грозит самоубийством. Старик уезжает из деревни. Ратч со скрежетом зубов тоже перебирается в Москву, зимой 1827-го года. Семен Матвеич ему дал денег. Ратч ненавидит Сусанну за то, что она знает, какой он подлец, и за то, что по ее милости лишился такого теплого местечка. Горькое житье. Ратч женится. Переписка с Мишелем. Он хочет жениться и перед самым отъездом убит в экспедиции… Семен Матвеич Колтовской назначает пенсию ей и Ратчу под условием, что она не выйдет замуж… Так живет она до 1835[145] года. Влюбляется в Фустова… Наружность: большая, худая, черные матовые волосы; огромные, несколько одичалые и тусклые, но прекрасные глаза. Выражение трагического горя на впалых щеках и в довольно больших крепко сжатых губах… Овал лица удивительный. Вся фигура поразительная, хотя несимпатичная по совершенному отсутствию нежности [кокетства] и грации… Голос тихий и словно скорбный. Черное платье.
Первая редакция заключительных глав повести
XVIIIЯ очень храбро и решительно посылал Фустова к Ратчам, но когда сам я к ним отправился часов в двенадцать (Фустов ни за что не согласился идти со мною и только просил меня отдать ему подробный отчет во всем), когда из-за поворота переулка издали глянул на меня их дом с желтоватым пятном пригробной свечи в одном из окон, несказанный страх стеснил мое дыхание, и я бы охотно вернулся назад… Однако я преодолел себя и вошел в переднюю. В ней пахло ладаном и воском; розовая крыша гроба, обитая серебряным позументом, стояла в углу, прислоненная к стене. В одной из соседних комнат, в столовой, гудело, как залетевший шмель, однообразное бормотанье дьячка. Из гостиной выглянуло заспанное лицо служанки; промолвив вполголоса: «Поклониться пришли?» — она указала на дверь столовой. Я вошел. Гроб стоял к дверям головой: черные волосы Сусанны под белым венчиком, над приподнятой бахромой подушки, первые бросились мне в глаза. Я зашел сбоку, перекрестился, поклонился в землю, взглянул… Боже, какой горестный вид! Несчастная! Даже смерть ее не пожалела; не придала ей — не говорю уже красоты, но даже той тишины, умиленной и умилительной тишины, которая так часто встречается на чертах усопших. Маленькое темное, почти коричневое, лицо Сусанны напоминало лики на старых-старых образах… И какое выражение было на этом, лице! Такое выражение, как будто она собралась крикнуть отчаянным криком, да так и замерла, не произнеся звука… Даже морщинка между бровями не изгладилась, а пальцы на руках были подвернуты и сжаты. Я невольно отвел взор, но погодя немного я заставил себя поглядеть, внимательно и долго поглядеть на нее. Жалость наполнила мою душу, и не одна только жалость. «Эта девушка умерла насильственной смертью, — решил я про себя, — это несомненно». Пока я стоял и глядел на покойницу, дьячок, который при входе моем возвысил было голос и произнес несколько членораздельных звуков, снова загудел и зевнул раза два. Я вторично поклонился в землю и вышел в переднюю. На пороге гостиной уже ожидал меня г. Ратч, одетый в пестрый бухарский шлафрок, и, поманив меня к себе рукою, повел меня в свой кабинет, я чуть было не сказал, в свою нору. Кабинет этот, мрачный, тесный, весь пропитанный кислым запахом вакштафа, возбуждал в уме сравнение с жилищем волка или лисицы.
