Викентий Вересаев - К жизни (сборник)
Они ушли, оставив дверь террасы настежь. Агапов запер дверь. Взволнованные, долго все сидели в Асиной спальне и обменивались впечатлениями. Кухарка рассказывала, как солдаты наставили на нее винтовки и принудили сказать про телеграмму. Валялись на полу затоптанные сапогами простыни, тонкий аромат духов мешался с запахом застарелого пота и винного перегара. Уже стало светать, когда все разошлись и легли спать.
Опять в дверь террасы раздался стук, — на этот раз сильный и властный. В спальне девушек голос с отчаянием сказал:
— Господи, когда же конец!
Вошли солдаты с винтовками и впереди — командир с револьвером у пояса.
— Оружие есть у вас? Бинокли, велосипеды? Военное обмундирование?
Агапов бледно и ласково улыбнулся.
— Этого ничего нету, товарищи. А золото, какое было, и наложенную контрибуцию сегодня ночью ваши уже взяли.
Командир, с седым клоком в темных волосах, удивленно поднял брови.
— Наши? Какую контрибуцию?
— Не знаю-с. Взыскали пять тысяч.
Командир закусил губу.
— Я сейчас велю выстроить перед вами весь наш отряд. Укажите, кто это сделал.
— Из вашего ли отряда, не знаю. Солдаты, но только здешние, деревенские.
— Кто такие?
— Извините, дал им слово их не называть.
— Все равно, назовете.
— Претензий на них я не имею.
— Я вас про это не спрашиваю. Потрудитесь назвать, кто такие.
Агапов огорченно улыбнулся и развел руками.
— Не могу-с!
— Товарищи, нарежьте в саду розог и снимите с него пиджак. Будем вас сечь, пока не назовете.
— Ну, это зачем же-с!.. Коли так, то, конечно… Глухарь Михайло, сын штукатура, и Левченко Игнат, недавно воротился из австрийского плена. Третьего не знаю, не здешний, — высокий, с черными усиками, товарищи называли его Борька.
— Хорошо. Сейчас сделаем у них обыск. К двенадцати часам приходите в ревком.
И, не делая обыска, они ушли.
Катя встала с солнцем. Выпустила и покормила кур. Роса блестела на листьях и траве. По затуманенной глади моря бегали под солнцем и ныряли тусклые красно-золотые змейки. По подъемам Кара-Агача клубились облака, но острая вершина его твердо темнела над розовым туманом.
Давно так сладко и так крепко Катя не спала, как в эту ночь. Тяжелый камень, много месяцев несознательно давивший душу, вчера вдруг сдвинулся, и душа, — помятая, слежавшаяся, — блаженно расправлялась, недоумевая и не веря свободе. Жадно дышала грудь крепким морским воздухом, солнце пело и звенело в душе. С Катей это часто бывало: вдруг как будто совсем другими стали глаза, все обычное, примелькавшееся встало пред ними, как только что возникшее чудо. Она неподвижно стояла среди сада и в остолбенении смотрела.
Медленно ступала по траве около колодца невиданно огромная и красивая птица с огненно-красной шеей, с пышным хвостом, отливавшим зеленою чернью… Петух? Это — «просто» петух? Миллионы лет, в муках, трудах и борьбе, создавалась из первобытной слизи эта сверкающая красота, — и вот шагает по траве простой петух, и никто не чувствует, во что обошелся он жизни и какой он чудесно-необычайный… Из косной земли выползло что-то гибкое, ярко-зеленое, живое, и светится под солнцем кустами барбариса. В тысячевековый миг с чудовищными усилиями слились друг с другом мертвые частицы, — и весело перебегает через шоссе осознавшая себя жизнь, забывшая о заплаченных судьбе невероятных своих страданиях. Смеется смуглое личико, тонкий стан качается, качаются на коромысле ведра, и сверкающие капли падают с них на дорогу.
Калитка протяжно скрипнула. С шоссе входили в сад два солдата с винтовками, с красными перевязями на рукавах. Катя весело спросила:
— Вам чего, господа?
— Оружие есть у вас?
— Нету.
Солдаты направились к дому. Не стучась, вошли в кухню. Иван Ильич умывался у рукомойника, Анна Ивановна поджаривала на сковородке кашу. Когда солдаты вошли с Катею, Иван Ильич повернул к ним свое лицо с мокрой бородой, Анна Ивановна побледнела. Иван Ильич спросил:
— Что скажете, граждане?
Враждебно глядя, один из солдат, с белыми бровями и усиками на загорелом лице, сказал:
— Пришли обыск сделать. Оружие есть у вас? Если бинокли есть, велосипеды, одежа военная, — должны выдать.
Иван Ильич брезгливо повел на них глазами.
— Обыскивайте.
И стал вытираться полотенцем.
Солдаты неуверенно оглядели закопченную кухню, заглянули в убогую Катину каморку, потом пошли в спальню. Было грязно, бедно. Белоусый для виду приподнял за угол тюфяк неубранной постели.
— Ну, что же! Нету ничего, — обратился он к товарищу.
Катя рассмеялась. Ей милы были их конфузливые лица и неуверенность.
— Да разве так обыскивают? Так вы ничего не найдете. У нас тут под тюфяком спрятано три пулемета.
— Нет, что ж!.. Сразу видать, что ничего нету.
Они пошли назад в кухню. Катя сказала:
— Садитесь, попьем чайку.
Солдаты удивились, переглянулись и со смущенною улыбкою ответили:
— Ну, спасибо. Сегодня ничего еще не пили, не ели.
Они поставили винтовки свои в угол.
Пили из кружек горячий настой шиповника, закусывая хлебом. Катя жадно расспрашивала. Белоусый, с посверкивающим улыбкою загорелым лицом, рассказывал:
— Мы составили свой партизанский отряд, дали клятву беспощадной борьбы и железной дисциплины. Командир у нас лихой, — товарищ Седой. Сознательный человек. Всем беспонятным дает понятие.
— А сами вы кто?
— Мы рабочие, из города.
— Отчего же вы такой загорелый?
— В горах уж целый месяц, — на ветру, на солнце. Ушли от кадетов, сорганизовались, чтоб начать у них в тылу партизанскую борьбу, а тут как раз наши подошли от Перекопа.
— Вы сами тоже, значит, большевики?
Он с удивлением поглядел на Катю.
— Ну, да!
Иван Ильич спросил:
— А что такое большевизм?
Солдат с готовностью стал объяснять:
— Большевизм, это — за рабочую власть. Чтоб вся власть была у рабочих и крестьян. Сделать справедливый трудовой строй.
— И крестьянам чтоб была власть? Почему же вы тогда против Учредительного собрания? Крестьян и рабочих в России море, а буржуазии — горсточка. Что кому помешало бы, если бы в Учредительном собрании был десяток представителей от буржуазии? А между тем тогда всем было бы видно, что это всенародная воля, и всякий бы пред нею преклонился.
Солдат улыбнулся.
— Я вам сейчас все это объясню вполне полноправно. Мужик — темный, его всякий поп проведет и всякий кулак. А мы, рабочий класс, его в обиду не дадим, не позволим обмануть.
— Напрасно вы думаете, что наш мужик такой дурачок. И напрасно думаете, что у него нет своих интересов, отличных от интересов рабочего класса…
— Ваня! — позвала из спальни Анна Ивановна.
Иван Ильич пошел к ней. Анна Ивановна шепотом накинулась на него.
— Ваня, да что же ты это? Арестуют они тебя, — а там вдруг откроется, что ты бежал из России. Ведь вот какой неугомонный!
— Э, ч-черт! — Иван Ильич махнул рукою и лег на постель.
Солдат с любопытством спрашивал Катю:
— А вы за кого стоите?
— Я стою за социализм, за уничтожение эксплуатации капиталом трудящихся. Только я, не верю, что сейчас в России рабочие могут взять в руки власть. Они для этого слишком неподготовлены, и сама Россия экономически совершенно еще не готова для социализма. Маркс доказал, что социализм возможен только в стране с развитою крупною капиталистическою промышленностью.
Солдаты с недоумением смотрели на нее, и лица их становились все более настороженными. И все больше сама Катя чувствовала, что для них сейчас, при данном положении, то, что вытекало из ее слов, было еще более нежизненно, чем тот утопический социализм, о котором она говорила.
Белоусый поднял брови, подумал и сказал:
— Вы говорите, вы за рабочих. Так как же теперь? Мы, значит, власть взяли, — и отдать ее назад буржуазии, чтоб она развивала эту самую промышленность?
— Отдавайте, не отдавайте, а она все равно власть себе заберет. Или Россия совсем развалится.
Другой красноармеец — желто-бледный, с черной бородкой — резко спросил:
— А скажите — вот эта дачка, — ваша, собственная?
— Ну… Ну, да, наша! Но что же это меняет?
Он встал, взял из угла винтовку и пренебрежительно ответил:
— Ничего… Спасибо за угощение.
Они пошли из кухни. Катя провожала их до калитки. С черной бородкой сказал:
— Вот, брат Алеха, дело-то какое выходит, а? Пойдем-ка в город, поищем буржуев — может, какие еще остались. Отдадим им винтовки свои, — виноваты, мол, ваше степенство, получайте власть назад!
Катя радостно смеялась.
— И все-таки, все-таки я очень рада, товарищи, что видела вас. Вы действительно товарищи, вас я так могу называть… А то — хулиганы, грабители, обвешались золотыми цепочками, брильянты на пальцах, у мужика в вагоне отбирают последний мешок муки, и все — «товарищи».
