Паразиты (сборник) - Дафна дю Морье
— Я грыз свои до крови, пока мне не исполнилось девятнадцать лет, — сказал Найэл.
— Восемнадцать, — поправила Мария.
Ей было известно и то, кто его от этого отучил. С видом холодного безразличия она смотрела на Найэла.
Его уже не вернуть, думала Селия. Мгновение. Мы упустили свой шанс. Чарльз молча налил себе кларета.
— Кроме того, — продолжала Полли, — вы не станете знаменитыми, если будете сидеть, ничего не делая. Так я и сказала малышу. Мамочка хотела бы проводить больше времени здесь, с вами и с папочкой, но она должна работать в театре. И знаете, что он на это сказал? Он сказал: «Ей не надо работать. Она могла бы просто быть нашей мамочкой». Как мило.
Загнув палец, она отпила из стакана воды и улыбнулась Марии. Никак не могу решить, подумал Найэл, то ли она преступница, хитрая, опасная, созревшая для Олд-Бейли,[69] то ли так непроходимо глупа, что было бы благом свернуть ей шею и избавить мир от лишних хлопот.
— По-моему, — набравшись храбрости, заметила Селия, — детям надо сказать вот что. Не так уж и важно, знаменит ты или нет. Любить свое дело, вот что важно. Будь то игра на сцене, сочинение музыки, садоводство или работа водопроводчика, надо любить свое дело, любить то, чем занимаешься.
— А к супружеству это тоже относится? — осведомился Чарльз.
Селия допустила гораздо большую оплошность, чем Полли. Найэл видел, как она закусила губу.
— Я полагаю, Чарльз, что Полли говорила не о супружестве, — сказала она.
— Полли нет, — сказал Чарльз. — Но мой сын и наследник говорил именно о нем.
Какая жалость, что я не мастак говорить, думал Найэл, не один из тех цветистых болтунов, которые как блины подбрасывают фразы в воздух и обмениваются ими через стол. Уж тогда бы я отыгрался. Направить разговор в необозримо широкое русло, а оттуда в сферу абстрактного мышления. Что ни слово — жемчужина. Супружество, мой дорогой Чарльз, подобно перине. Кому пух, кому иголки. Но лишь стоит вспороть ее, и хоть нос затыкай…
— Грудки совсем не осталось? — спросила Мария.
— Извини, — сказал Чарльз, — она целиком досталась тебе.
Что ж, это тоже выход. И думать особенно не о чем.
— Что я все время хочу сделать, — сказала Полли, — так это взять книгу и записать все забавные высказывания детей.
— К чему брать книгу, если вы и так все помните? — спросил Найэл.
Мария встала из-за стола и не спеша подошла к сервировочному столу. Ткнула вилкой в бисквит, сломав верхнюю корочку. Попробовала его, поморщилась и положила вилку рядом. Испортив вид третьего блюда, она вернулась за стол с апельсином в руках. С единственным апельсином. Вонзила в него зубы и стала снимать кожуру. Если бы не Чарльз и Полли, размышлял Найэл, то самый подходящий момент пустить в ход вопросник, вернее, нечто вроде вопросника, в который мы играли, оставаясь одни. В какое место лучше всего целовать особу, которую вы любите? Все зависит от того, что это за особа. Вы обязательно должны быть знакомы? Не обязательно. Ах, в таком случае, вероятно, в шею. Под левое ухо. И опускаться вниз. Или, когда станете более близки, в колено. Колено? Почему колено? Мария бросила через стол семечко. Оно попало Найэлу в глаз. Жаль, подумал он, что я не могу рассказать ей, о чем сейчас думаю. От Мэри Роз остались бы одни воспоминания, и мы бы от души посмеялись.
— Боюсь, — сказала Полли, глядя на апельсин Марии, — что я забыла добавить в бисквит хереса.
Чарльз поднялся и стал собирать тарелки. Найэл отрезал себе датского сыра, Селия, желая утешить обиженную Полли, взяла кусочек бисквита. К тому же яблочный пирог пригодится завтра.
— Нелегкое это дело все держать в голове, — сказала Полли, — а от миссис Бэнкс невелика помощь. Она занимается только тем, что вписывает точную норму пайка в бланк заказа для бакалейной лавки. Не знаю, что стало бы с нами, если бы я каждый понедельник не ломала над ним голову.
Понедельники, подумал Найэл, надо отменить. Да хранит Господь Мир по понедельникам.
Чарльз не притронулся ни к сладкому, ни к сыру. Пристально глядя на серебряные канделябры, он отломил кусочек печенья и вылил в свой бокал остатки кларета. До последней капли. Напиток оказался достаточно крепким. Лицо Чарльза, хотя с годами и отяжелело, было довольно бесцветным, если не считать загар — ведь большую часть времени он проводил на воздухе. Теперь же оно раскраснелось, на лбу выступили вены. Пальцы Чарльза поигрывали бокалом.
— Ну, и к какому же выводу вы пришли сегодня днем? — медленно проговорил он.
Никто не ответил. Полли удивленно вскинула брови.
— В вашем распоряжении было полдня, — продолжал Чарльз, — чтобы спокойно обдумать, прав я или нет.
Вызов принял храбрейший из нас троих.
— Прав? В чем? — спросила Мария.
— В том, — сказал Чарльз, — что вы паразиты.
Он закурил сигару и откинулся на спинку стула. Слава Богу, подумал Найэл, липовый кларет притупил его чувства. Пока он не выветрится, Чарльз не будет страдать. Ведущий в приемнике простился с «Гранд-отелем», оркестр заиграл последнюю мелодию и затих.
— Кто-нибудь хочет послушать новости? — спросила Полли.
Чарльз махнул рукой. Полли, как вышколенная собака, поняла сигнал. Она встала и выключила приемник.
— Кажется, мы это не обсуждали, — сказала Мария, надкусывая дольку апельсина. — Мы говорили о многом другом. Как всегда.
— Мы провели любопытный день, — сказал Найэл. — Мы, все трое, окунулись в прошлое. Вспомнили многое из того, что считали забытым. А если не забытым, то похороненным на дне памяти.
— Однажды, давным-давно, — сказал Чарльз, — в качестве мирового судьи этого округа я присутствовал на эксгумации. Вскрытие могилы было весьма неприятной процедурой. И от трупа исходил запах.
— Запах незнакомых людей, мертвых или живых, всегда неприятен, — сказал Найэл, — но наш собственный запах и запах тех, кого мы любим, может обладать невыразимым очарованием. И определенным смыслом. Полагаю, сегодня днем мы в этом убедились.
Чарльз затянулся сигарой. Найэл закурил сигарету. Селия прислушивалась к тревожному биению собственного сердца. Мария ела апельсин.
— Вот как? — сказал Чарльз. — И какой же смысл вы извлекли из своего умершего прошлого?
— Не более чем подтверждение того, о чем я всегда подозревал, — ответил Найэл. — Живя, человек движется по кругу, как и мир, вращаясь на своей оси, и возвращается на то же место, с которого начал путь. Это очень просто.
— Да, — сказала Селия, — я чувствую то же самое. Но не только. Существует определенная причина, по которой мы это делаем. Даже если мы и возвращаемся к исходному
