Михаил Пыляев - Замечательные чудаки и оригиналы
В 1891 году в апреле месяце исполнилось ровно сто лет, как у нас стал выходить первый модный журнал под названием «Магазин английских, французских и немецких мод». Издателем его был, по мнению господина Неустроева, известный Н.И. Новиков. Первый, впрочем, такой модный журнал, под заглавием «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета», появился ранее несколькими годами, но содержание этого журнала не соответствовало своему названию и не давало никаких известий о модах, кроме самых кратких объяснений приложенных к нему четырех модных картинок. Магазин мод иллюминован был рисунками и, кроме «известий и обстоятельных описаний каждой примечания достойнейшей моды, появившейся за границей в отношении к платью и нарядам обоего пола, мебелям столовым и прочим приборам, экипажам, расположению домов, комнат и украшению оных» и т. д. давал описания образа жизни, публичных увеселений и времяпровождений в знатнейших городах Европы. Магазин этот не ограничивался одною только историею чужестранных мод, но от времени до времени давал известия о господствующих и у нас в столице появлявшихся уборах, платьях, экипажах и вкусе. Моды, обещаемые в журнале, как гласило объявление, будут появляться через полтора месяца после их появления на горизонте парижских щеголей и щеголих.
В первом номере, явившемся в апреле, про мужские туалеты писалось, что кавалеры теперь отличаются крайней простотою, подходящею весьма близко к деревенщине (rusticite). Во фраках не последовало никакой отмены, но по случаю сырой погоды носят сверх оных сюртуки. Далее советуется: «Чтобы походить во всем на англичанина, должно иметь новомодные английские кожаные шпоры, которые прежде были серебряные или стальные, теперь делаются из жесткой черной кожи, и только назад к ним пришивается небольшая шейка из металла». Дамы, как писал парижский корреспондент, одеваются опять великолепно – бальные платья из темно-зеленого полуатласа двух родов: первое наподобие Эвфрозины (habitementa l'Euphrosine), получившее название от новой пьесы, и другое – a I'Amadis. В шляпах и дамском уборе bonnets a cylindre, т. е. чепец или наколки на манер цилиндра, вышиною равняющиеся настоящей сахарной голове, так что по причине вышины прически в залах собрания все люстры и жирандоли повешены гораздо выше прежнего для предупреждения пожара на головах наших красавиц. В письме из Гамбурга в этом журнале между прочим говорится об успехе пьес Коцебу, которые по справедливости принадлежат к модным театральным пьесам. Вскоре эти пьесы доходят и до нас в переводах и держатся на сцене отечественного театра чуть ли не более десятка лет – эти драматические произведения у нас носят название коцебятины.
Интересно также сообщение о новой моде на карманное оружие. Кто бы мог подумать, что веселые и всегда поющие парижане дойдут до того, что будут иметь при себе вместе со скляночками, наполненными благовонными водами и спиртами, с золотыми сувенирами, с бумажниками, с фальшивыми часами и прочими очень галантерейными вещами еще итальянский кинжал, пару карманных пистолетов, трости с саблями и шпагами. Мода эта продолжалась недолго, у всех модников, явившихся в Тюльерийском дворце, были опорожнены все карманы и наполнили этими галантереями несколько коробов. Таких франтов позднее стали обыскивать на улицах и провожать пинками и толчками. Наши русские петиметры и петиметрессы, прадеды и прабабушки, щеголяли в Москве; в то время появлялись в следующих нарядах для балов и в торжественные дни дамы надевали русские платья из объярей, двойных тафт и заграничных материй, шитых шелками или каменьями, или другого цвета, рукава имели одинакового цвета с юбкою, пояса носили по корсету, шитые шелками или тоже каменьями, на шее – околки или род косынок на вздержке из блонд или кружев, на грудь надевали закладку или рубашечку из итальянского флера на вздержке, голова причесывалась буклями большими или малыми, виски же подрезывались наравне с ушами, шиньон гладкий и конец его завивался буклею; на волоса накалывались ленты с перьями и цветами. Для выездов на обыкновенные балы, на свадьбы употреблялись сюртуки без фраков, флеровые и тафтяные полосатые, с цветочками, с белыми флеровым юбками, на шею платки и рубашечки с мужскими воротниками, рукавчики такие же, как и к русскому платью, пояса из лент с концами и с бантами и пряжки к поясам стальные или с каменьями, на голове носили тюрбаны из цветных флеров, также и наколки. Для выездов в клуб и вокзал в тогдашнее модное гулянье употребительнейшие платья дам были сюртуки с фраками – с высокими воротниками, узенькими и короткими, вроде туркезов, рукавчики расшнурованы ленточками, лацканы также такие и на пуговицах, юбки из линобатиста, на голове шляпка a la cloche (наподобие колокола), вокруг шляпы черные и белые блонды, другие же употребляли шляпки a la bergere (по-пастушьи), надевались последние на волосы на один бак с гирляндами из цветов, лент и с перьями.
Мужские московские моды были: суконные фраки разных цветов с длинным лифом и стальными пуговицами; весною и летом употребляли для фраков шелковые полосатые материи и английские полусукна, на шее носили косыночки из линобатиста или кисеи, обшитые кружевом или вышитые по краям разными шелками, повязывались они бантом напереди с распущенными концами, жилеты носили шитые по канифасу белыми и разноцветными шелками. Рубашки – из английской шелковой или полотняной материи с узенькими полосочками, по сторонам ставилисьтолько потри пуговицы. Прическа головы – в три букли на стороне, одна возле другой и широкой а ла вержет. Шляпы к фракам круглые, остроконечные, перевязанные лентами. Чулки шелковые, половинчатые, наподобие сапожков до половины икры темного цвета, а от икры до колена белые. На фрак с начала нынешнего столетия стали нападать как в литературе, так и в обществе с легкой руки Грибоедова, определившего его так:
Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,Рассудка вопреки, наперекор стихиям.
Фрак стал гоним; как и теперь, резко своего он вида не терял – то подымется, то опустится лиф, воротник или рукава сделаются то уже, то шире, то длиннее, то короче. Загоскин написал о вреде его целую статью уверяя, может ли быть что-нибудь смешнее и безобразнее фрака. Долговечность последнего, надо думать, объясняется тем, что в старину, когда чинопочитание царствовало повсюду, один только фрак, который нашивали и служащие, и не служащие, все без исключений, иногда уравнивал между собою и полковника, и гвардейского сержанта, но и тут без вежливости фрак не спасал шалуна или повесу. А повес в то время было много, такие ходили с толстыми палками в руках, последние носили название геркулесовой дубины, эта мода явилась тоже из Франции. В те года на улицах Парижа и в публичных собраниях палки и расправа палкой играли большую роль. Всякий спешил отвечать на грубое слово, на насмешку и просто даже на тесноту ударами палки. Тогдашние щеголи не покидали ни на минуту своих тростей и часто пускали их в ход. Вежливость считалась предрассудком, и молодые люди разговаривали с женщинами, надвигая шляпу на лоб. Когда старики выказывали вежливость, молодые осыпали их насмешками. Большими повесами и шалунами в начале нынешнего столетия были молодые кавалеристы; характер, дух и тон военной молодежи и даже пожилых кавалерийских офицеров составляли в ту эпоху молодечество, удальство. «Последняя копейка ребром» и «жизнь – копейка, голова ничего» – вот какие были поговорки и какие девизы тогдашних офицеров. Не надо забывать, что большая часть тогда эскадронных командиров и ротмистров были суворовские воины, крещеные в кровавых битвах и опаленные в пороховом дыму. Поэт партизан Денис Давыдов пел:
Сабля, водка, конь гусарский,С вами век мой золотой!Я люблю кровавый бой,Я рожден для службы царской!
Теперь все перешло в предание! Ни эха, ни следа прежних лет. Старые офицеры искали и в войне, и в мире опасностей, чтоб отличиться бесстрашием и удальством. Попировать, подраться на саблях, побушевать, где бы не следовало, это входило в состав военной жизни и в мирное время, пишет современник того времени Ф. Булгарин «Молодые кавалерийские офицеры были то же, что немецкие студенты-бурши и так же вели вечную войну с рябчиками (так в старину кавалеристы называли штатских). Военная молодежь не покорялась никакой власти, кроме своей полковой, и беспрерывно вела войну с полицией. Буянство, хотя и подвергалось в то время наказанию, но не считалось пороком и не помрачало чести офицера, если не выходило из известных границ. Стрелялись очень редко, только за кровавые обиды, за дела чести, но зато рубились за всякую мелочь. После таких дуэлей бывал пир и дружба. Общество офицеров в полку было как одна семья, все было общее – и деньги, и время, и наслаждения, и неприятности, и опасности. Старшие офицеры требовали от молодежи исполнения службы, храбрости в деле и сохранения чести мундира. Офицер, который бы изменил своему слову или обманул кого-либо, не был терпим в полку. Офицеры, правда, делали долги, но в крайности за них складывались товарищи и платили их. Офицерская честь высоко ценилась, хотя эта честь имела свое особенное, условное значение. Гвардия тогда была малочисленна. В Кавалергардском, Преображенском и Семеновском полках был особый тон и дух. Офицеры этих полков принадлежали к высшему обществу, они слыли танцорами, господствовали в них придворные обычаи и общий язык был французский, когда, например, в других полках между удалою молодежью французский считался неприличным и говорить между собою позволялось только по-русски. Офицеров, которые отличались светскою ловкостью и французским языком, называли хрипунами, последнее название произошло от подражания парижанам в произношении буквы р. Конногвардейский полк был нейтральным, он соблюдал смешанные обычаи, Лейб-гусары, павловцы, измайловцы и лейб-егеря следовали господствующему духу удальства и жили по-армейски. Во флоте было еще больше удальства. В старые времена офицеры кутили в Екатерингофе, Красном кабачке и на Крестовском острове, сюда ездили, как на охоту, и горе было бедным немцам-ремесленникам, которых находили здесь с семействами. Начиналось обыкновенно так: заставляли толстых маменек и папенек вальсировать до упаду, потом спаивали весь мужской пол, за прекрасным полом все волочились, обыкновенно это и оканчивалось баталией. Кутили всю ночь до утра и в 9 часов все являлись к разводу – кто в Петербург, в Стрельну, Царское, Петергоф – и как будто ничего не бывало. Через несколько дней приходили жалобы, и виновные тотчас сознавались по первому спросу, кто был там-то. Лгать было стыдно. На полковых гауптвахтах всегда было тесно от арестованных офицеров, особенно в Стрельне, Петергофе и Мраморном дворце. Каратыгин рассказывает, как гвардейские офицеры возвратясь из славного похода в Париж, однажды ночью после веселого ужина разбрелись потешаться по Невскому проспекту и в продолжение ночи переменили несколько вывесок. Поутру у булочника оказалась вывеска колбасника, над аптекой – гробовщика и т. д. Нынче немыслимы такие шалости, но в то время ночной полицейский надзор был очень слаб и инвалиды-будочники дремали у своих старозаветных будок.
