Учебный плац - Зигфрид Ленц
Иногда Ина забывала об обещанном мне, так, определитель видов деревьев я и сегодня еще жду, а также старую настольную игру «Тише едешь, дальше будешь», которую должен был получить за то, что бегал с поручениями к Нильсу Лаурицену; но что она мне пообещала за полевой лисохвост, Ина не забыла. Когда я чистил обувь — я как раз закончил чистку всей нашей обуви, — Ина поставила передо мной еще свои мягкие кожаные сапожки и спросила, был ли я когда-нибудь в кино, на что я ответил «нет». Затем она спросила меня, не хочу ли я пойти с ней в «Немецкий дом», где после долгого перерыва должны опять демонстрировать фильм, и я сказал «да» и тем самым был уже приглашен.
— Хорошо, Бруно, тогда будем сидеть рядом.
Мы и сидели рядом, я — с правой стороны от Ины, а с левой от нее сидел Гунтрам Глазер; в большом зале уже не стояло столов, одни лишь ряды стульев, и впереди, где обычно находилась кафедра, висело туго натянутое полотно. У Гунтрама Глазера был с собой пакетик жареного миндаля, и он нас угощал, он сказал, что уже видел эту картину и что ее стоит еще раз посмотреть, но кроме названия он ни во что не хотел нас посвящать. Картина называлась «У реки». Гунтрам Глазер не мог себе представить, что я еще никогда не был в кино, он лишь покачал головой и сказал:
— Стало быть, самое время, Бруно.
Река и непрерывный дождь на реке, и напирающая вода у свай кривых деревянных мостков, и привязанная к ним неуклюжая просмоленная лодка, ходившая из стороны в сторону, выцветший брезент, который вдруг ожил: из-под него выбрался мужчина, он, видно, спал под брезентом, его круглое небритое лицо поднялось над бортом, он подозрительно оглядел берег и тут же пригнулся, увидев между деревянными домишками жандарма, который не спеша вел велосипед в сторону березовой рощицы.
Вода поднималась, она теребила нависшие над рекой травы и ветки, перехлестывала через мостки, посреди реки в сторону устья, крутясь, плыли доски, бутылки, вырванные с корнем деревья. В домах у окон стояли люди и наблюдали, как прибывает вода, этим заняты были больше ребятишки и подростки, тогда как старшие собирали, упаковывали и тащили домашний скарб наверх, на чердак; они несли постели, и посуду, и настенные часы, а когда переводили дух, прислушивались к далекому грохоту и угрожающему гулу и обменивались взглядом, что-то подтверждая.
Жандарм еще не достиг березовой рощицы, как к нему навстречу вышел оттуда другой жандарм, они составили свои велосипеды и посовещались, у каждого были свои соображения, но напоследок они решили еще раз обыскать берег, сараи, которые уже начала заливать вода, и причаленные лодки. Они оставили велосипеды у домов и спустились по залитой береговой тропинке, вода уже раскачивала легкие ящики, приподнимала бадьи и старые сети; жандармы, шлепая по воде, их обходили, заглядывали в полутемные сараи, все обследовали, в то время как за ними внимательно наблюдал тот, кого они искали, круглолицый мужчина в просмоленной лодке. Прежде чем жандармы дошли до места, где была привязана лодка, он заполз под брезент и притворился мертвым, не подозревая, что правый башмак и кусок его арестантской куртки выглядывают из-под брезента, так они его обнаружили, молча сняли карабины с плеч, окликнули его и велели выйти на берег.
Он не повиновался, остался лежать, притворяясь мертвым; жандармы тихонько между собой договорились, после чего один, балансируя на скользких мостках, уже накрытых водой, схватился за канат и попытался, борясь со стремительным течением, подтянуть лодку. То ли жандарм сам поскользнулся, то ли человек в лодке его толкнул, трудно сказать, во всяком случае, жандарм упал в воду, а беглый арестант, внезапно сбросив брезент, одним ударом перерезал канат и поплыл прочь, несколько выстрелов, с опозданием посланных ему вслед, подняли лишь безобидные фонтанчики.
Вода прибывала и прибывала, все берега кругом затопило, серая пустыня, из которой торчали верхушки деревьев и несколько угрюмых дворов, и по этой пустыне несло неуклюжую лодку, арестант то направлял ее, то греб, порою застревал в крутящихся ветвях, но всегда высвобождался. Раз ему пришлось оттолкнуться от трупа коровы, другой раз лодка зацепилась за ограду из колючей проволоки, и он вынужден был спрыгнуть в воду, чтобы ее столкнуть. Его радовало, что он все преодолел, но еще больше радовался он, когда приставал к наполовину затопленным брошенным дворам, пришвартовывался к оконной раме или слуховому окну и проникал в жилище, тут можно было многим поживиться: столовыми приборами, инструментом, обувью. В темном костюме, позаимствованном из чердачного шкафа, он был похож на человека, собравшегося на свадьбу.
Увидев, что ему машут из слухового окна, он положил весла, явно колеблясь и не зная, как поступить, но затем все же решился и направил лодку к старому дому, на покрытой мхом крыше которого росла карликовая сосна. В открытом окне стоял мальчик, он стоял по щиколотку в воде; ловко подхватив конец, который кинул ему арестант, он обернул его вокруг грубо отесанной балки и притянул лодку так близко к дому, что арестант мог из нее выйти. Их шаги в темноте. Шорохи. Вспыхнувший луч карманного фонарика, скользнувший по куче вещей и задержавшийся на лице мальчика.
Как же я вдруг испугался, ведь это не был незнакомый мальчик, что стоял там на чердаке, это был я сам: я чувствовал холодный сквозняк, ощущал ногами воду, и не только моя рука защитилась от ослепляющего света, но и мой голос попросил арестанта осветить фонарем лестницу. Там плавал труп, плавал лицом вниз, слегка покачиваясь во все еще прибывающей воде: мой дедушка. Я сказал арестанту: «Это мой дед».
Он наклонился и перевернул тело, торопливо вытащил часы из жилетного кармана деда, подтянул труп к слуховому окну и вытолкнул в серую пустыню. Потом стал допытываться, где находятся ценные вещи, которые мы хотели бы спасти, и когда я лишь пожал плечами, арестант сказал: «А ну, говори, не то все поглотит река, на этот раз уж она нам покажет, можешь мне поверить».
Я повел его к сложенным в кучу вещам, но он-то имел в виду не одеяла, мебель, посуду, ковры, а звонкую монету, столовые приборы и драгоценности, и я показал
