Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
— Да, Феденька, она пробудит в тебе сознание и ко всякой другой. И к поэзии, между прочим.
— Раньше я думал, что до поэзии у меня чутья большого нет… Но вот однажды, в училище, почувствовал Пушкина, как самого себя: его переживания щемили мою грудь, я видел и чувствовал поэзию.
— А я в детстве знала наизусть всего Пушкина. Кроме поэм. Мною даже Корней Чуковский восхищался.
— Сам Корней Чуковский?
— Да. Он же про меня в «Крокодиле» написал!
Они вышли к берегу моря. Осока, дюны, ветерок… И ни души кругом.
Федя снял штиблеты, закатил штанины до колен и вошел в море.
— Сплаваю! — крикнул Ляле, сидящей на обрубке дерева, и, раздевшись до трусов, бухнулся в воду.
Милая девочка Лялечка с живой куклой в животе глядела на плывущего кролем мужа и думала: «Вот оно, счастье».
«Милая Ляля! Расскажу тебе, что я делал после нашего трогательного расставания в Тарховке. Приехал в Ленинград на Советский в первом часу. Дальше меня гуляли лишь Левочка и Капочка. Выкупался, затем, по указанию Полины Абрамовны, готовил себе ужин, затем (по собственной инициативе) постирал белье, затем из вежливости повосхищался Капочкиными достоинствами (молодые к тому времени навеселе прибыли домой) — время двинулось к 3 часам ночи. Что оставалось делать? Последовал твоему совету и проспал до 9.15 утра 13-го числа. Восстав утром (все твои поклоны всем передал, а также поручения) — под конвоем Шейны Леи (соглашательская, прямо скажу, старушка, т. к. добровольно согласилась проводить меня до 1-й Красноармейской с тем, чтобы я зашел домой и поехал на вокзал, а она заберет наши ключи) проследовал до 1-й Кр-ой и забрал шинель и велопринадлежности, забежал в «Союз-молоко» за маслом и в 11.25 отбыл восвояси. У нас полеты, и я застрял до самого вечера. Писать было некогда до настоящего момента. Ты, конечно, поняла и простила.
Погода сегодня у нас хорошая, и я думаю, что ты тоже растешь и крепнешь. Письма от тебя получаю ежедневно, причем почтальон не оставляет их вместе с газетами. Когда я спросил, почему, тот хитро посмотрел и говорит: „Здесь написано ῾лично᾿, так, может быть, и нельзя оставлять дома — мало ли какое письмо!“ Видишь, какая грамотная публика».
Засни, моя деточка милая!
Чижуля ширится и крепнет. Скоро она родит пионерку в красном галстуке с тугими косичками, которая будет радовать семейство примерным поведением, а баловать ее будет Иринья, чье влияние на детей (Алексей Федорович пока не в программе) Полиной Абрамовной будет оценено как пагубное. Безответственная доброта Ириньи «ослабит пружину личного роста Тани, лишит амбиций, приведет к мягкотелости». У Тани это найдет выражение и в работе, и в личной жизни. Не хотела стать химиком — стала, не хотела замуж за полковника МВД — вышла, не хотела рожать по состоянию здоровья, подорванного химией, — родила. Потом, конечно, и сына полюбила, как до того полюбила подружек по химической лаборатории, да и мужа в конце концов, раз уж был такой. В том, что сын вырос оболтусом и махинатором, Иринью винить не следует, хотя она и подзуживала про Артек, мол, «не сдавайте ребенка в лагерь, коли он подворовывает, ему от этого тяжело на душе…» Стрижка бобриком, и вперед, бледнолицый сын, в пионерский лагерь, там тебя отучат по чужим карманам шарить. Сын полковника МВД не станет вором! Куда там! В 90-е скупил весь мрамор в Греции, разбогател, детей настрогал и украсил бы всю Россию дорийскими колоннами, а тут подстава. От секретарши. Она осталась беременной и богатой, а он спился, рыгал и икал в родительском доме, пока не помер. В этом и, как следствие, в смерти Татьяны, полковник МВД винил Ельцина и «его воровскую шайку». Из-за них пышка с редкими зубами и стеснительной улыбкой за какие-то два месяца превратилась в маленькое тельце. Хоронили ее под тихое пение Алексея Федоровича:
Засни, моя деточка милая! В лес дремучий по камушкам Мальчика-с-Пальчика, Накрепко за руки взявшись и птичек пугая, Уйдем мы отсюда, уйдем навсегда. Приветливо нас повстречают красные маки. Не станет царапать дикая роза в колючках, Злую судьбу не прокаркает птица-вещунья, И мимо на ступе промчится косматая ведьма, Мимо мышиные крылья просвищут, Мимо просвищет Змей с огненной пастью. Мимо за медом-малиной Мишка пройдет косолапый… Они не такие… Не тронут. Засни, моя деточка милая! Убегут далеко-далеко твои быстрые глазки… Не мороз — это солнышко едет по зорям шелковым,
