Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович
Борис насмешливо посматривал на отца.
«Опять, верно, старик начнет по этому поводу о реабилитации дворянства. Совсем фатер выживает из ума!»
Когда Кривский поднял голову и взглянул пристальным, строгим взглядом на сына, то лицо старика было сурово. Борис понял, что старик недоволен.
— Ты, Борис, читал записку твоего тестя? — ядовито подчеркнул Сергей Александрович на словах: «Твоего тестя».
— Читал.
— И находишь, что можно подать голос за его предложение?
— Отчего ж?.. По-моему, предложение Леонтьева не лучше и не хуже тысячи подобных же предложений, которые, как вам известно, проходили…
— Или ты, Борис, не читал записки внимательно, или ты… ты недостаточно ее понял!.. — с дрожью в голосе проговорил старик. — Подать голос за Леонтьева — это значит продать Россию, а я… я, сын мой, пока в этом неповинен и на старости лет продать бедную Россию не намерен… Его условия — дневной грабеж!..
— Сидорова условия не лучше…
— Знаю, что не лучше… И я буду настаивать, чтобы оба предложения были отвергнуты.
— Тогда никогда не найдут строителя!.. — улыбнулся Борис. — Все предложат подобные же условия, так как вы очень хорошо знаете, что значит у нас хлопотать о деле… К сожалению, люди не бессребреники и требовать каких-то идеальных условий — значит никогда не иметь дорог…
Борис умолк, Кривский медленно покачал головой.
— Я вижу, Борис, и, признаюсь, с сожалением, что мы совсем расходимся во взглядах… Я, конечно, отсталый человек… Я, — усмехнулся его превосходительство, — исключительно смотрю на вещи и, как ты изволишь выражаться, не понимаю духа времени… Но оставь, прошу тебя, умереть мне с моими отсталыми взглядами… Каковы бы они ни были, но я останусь при них… Вы как-то слишком уж, любезный друг, быстро шагаете… за вами нам не угоняться…
Он помолчал и продолжал:
— И мы в свое время вступали в компромиссы — не спорю, но, во всяком случае, не делали того, на что нынче смотрят так легко… Я подам голос против! — резко добавил старик.
Борис кусал от злости губы.
— Простите, что я обратился с просьбой… Я думал…
— Бог тебя простит! — как-то уныло проговорил старик…
Борис вышел из кабинета раздраженный, недовольный.
«Он совсем свихнулся по бедной России!» — едко усмехнулся он, входя к матери.
И Анна Петровна удивила Бориса. Она лежала расстроенная, с красными от слез глазами, на кушетке.
— Да что такое у вас делается в доме? Отец какой-то сердитый, а вы совсем расстроены. Что такое случилось? — спрашивал Борис, целуя у матери руку. — Уже не порадовал ли Шурка новым списком долгов?
— Нет… Так, нездоровится… Нервы…
— И у отца, кажется, нервы… Старик совсем опустился… Вообразите, я просил его сделать мне маленькую услугу, — и он наотрез отказал… что, как хотите, со стороны родителя не особенно нежно.
Он рассказал матери о своей беседе с отцом.
— Леонтьев рассчитывает получить дело?
— Хлопочет. Кажется, все шансы на его стороне, но все-таки со стороны отца отказать сыну в такой безделице… Точно, в самом деле, не все равно, кому дадут дорогу. А старик только и говорит: «Бедная Россия, бедная Россия!» — и вздыхает. Это, наконец, делается смешным. Хотя бы вы повлияли на него. Нам нужно одно: чтобы он молчал. Не уговорите ли вы старика?
— Я? Нет, Борис, я не могу.
— Отчего?
— Совершенно бесполезно.
— И, полноте, ведь вы умеете влиять на старика.
Анна Петровна вздохнула.
— Умела! — шепнула она.
— И теперь. Или между вами пробежала кошка?
— Не спрашивай, Борис, к сожалению, я помочь не могу.
«Что бы это значило? Что такое случилось?»
Но мать, видимо, не хотела продолжать разговора, и Борис уехал ни с чем.
В тот же вечер Евдокия была у Кривских. Муж знал, что старик почему-то чувствует слабость к его жене, и посоветовал ей навестить старика.
Его превосходительство очень обрадовался, когда в кабинет, откуда он не выходил три дня, объясняя свое затворничество нездоровьем, тихо вошла Евдокия и ласково опросила о его здоровье.
Старик не знал куда усадить невестку и так нежно на нее взглядывал, что Дуня была тронута.
«За что только старик меня любит?»
А старик давно разгадал честную, прямую натуру невестки и догадывался, что она несчастлива с сыном. Теперь их как будто еще более сблизило обоюдное несчастие.
— Здорова ли? — нежно спрашивал старик.
В последнее время он стал говорить невестке «ты».
— Я здорова, Сергей Александрович, слава богу, а с вами что? Муж говорил, что вы совеем нездоровы.
— Да, расклеиваюсь, моя милая. Расклеиваюсь… Пора и на покой… Шестой десяток на исходе.
Дуня взглядывала на старика и своей чуткой душой поняла, что старика точит не болезнь, а какое-нибудь горе. Она, конечно, не смела расспрашивать, но почувствовала искреннее участие к старику, и это участие невольно сказалось в ней. Она не умела скрывать движений своей души.
Старик был растроган.
После всех испытаний последнего времени он встретил сочувствие, и в ком же? В маленькой, скромной посторонней женщине, дочери того самого Саввы, которого его превосходительство так презирал.
Дома он был совсем одинок. Шурка еще не приехал, а дочери как-то дичились отца по старой привычке редко бывать с ним вдвоем.
— В шахматы сыграем сегодня?
— С большим удовольствием.
— Да, может, тебе не хочется? Так только хочешь занять старика?
— Я люблю играть в шахматы! — вспыхнула Евдокия.
— Ишь ты, какая горячая! — усмехнулся ласково его превосходительство.
Они стали играть, но обоим было не до игры, и оба делали большие ошибки.
Старик пристально взглянул на Евдокию и тихо заметил:
— Да ты сегодня совсем плохо играешь. Ты сама расстроена. Что с тобою, скажи мне… Не ладишь с Борисом?
Евдокия молчала. Старик прочел ответ в ее молчании.
— Бедная! — совсем тихо проговорил Кривский и поднес ее бледную руку к своим губам.
Евдокия поцеловала, в свою очередь, руку старика.
Никто из них не проронил больше ни слова, но какая-то связь окрепла между ними, и они продолжали играть партию, стараясь не выдавать друг другу своего волнения.
— А не хочет, так наплевать! — резко промолвил Савва, когда получил записку от Бориса, что отец не только отказался подать голос за Савву, но даже и обещал говорить против. — Думает, в самом деле, без наго не обойдемся. Шалишь, ваше превосходительство! Нынче-то ты из птиц разжалован. Тебя и слушать-то не будут!
Савва был в этот день в хорошем расположении духа. Он только что вернулся от влиятельного лица, и его превосходительство изволил выразить уверенность, что дорога будет за Саввой,
