Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич
Для полицейского прокурор бессилен. Надо, чтоб начальство захотело отдать полицейского под суд.
Городовой «изложит дело» околоточному, который, конечно, станет скорее на сторону «своего» городового, чем на сторону какого-то «мерзавца», подобранного на улице и попавшего в кутузку.
Околоточный «представит дело» участковому.
Участковый «объяснит дело» полицмейстеру.
Полицмейстер «осветит дело» губернатору.
Какое тут предание суду!
Для этих Шлеметевского, Шульпина и Ольховича приговор в каторгу свалился, как снег на голову.
Как снег в июле!
Они жили, они были воспитаны в мысли о безнаказанности, — это самое главное, — и вдруг…
И вот пройдёт года два-три.
В один из сахалинских лазаретов «приволокут» из тюрьмы избитого на смерть арестанта.
В состоянии. таком же, в каком был и этот несчастный обыватель Воздухов.
В кровоподтёках, с отбитыми лёгкими, с переломанными рёбрами.
— Кто это, братец, тебя так разукрасил? — спросит доктор, стараясь шутливым тоном поддержать дух умирающего.
Арестант промолчит.
— Кто, говорю, тебя так разукрасил?
Арестант будет угрюмо смотреть в угол и молчать.
Или скажет через силу:
— Сам с нар упал. Расшибся.
Всякий больной надеется выздороветь. Но, выздоровевши, попадёшь опять в тюрьму.
А если «лягнёшь», «ударишь хвостом», скажешь, кто бил, тогда уж из тюрьмы больше не попадёшь в лазарет, а прямо на кладбище.
И испустит дух этот бывший полицейский, для которого приговор в каторгу был приговором к смертной казни.
За что?
Испуская дух, он может, он имеет право спросить:
— За что ж меня-то, меня так, когда другие…
Г. Демчинский
— Прав или не прав г. Демчинский?
— Ей Богу не знаю. Вместо диспута, была пародия. Да и то не из остроумных!
— Верна его теория?
— Судить не могу. Я не специалист.
— Ну, по крайней мере, сбываются его предсказания?
— Не следил. Ведь нельзя же, глядя на небо, думать только о Демчинском!
И всё-таки когда меня интересует вопрос о погоде, я справляюсь:
— А что говорит Демчинский?
Если Демчинский предскажет, что 1-го ноября будет жесточайший мороз, — в ломбардах произойдёт великое волнение.
Служащие не будут поспевать выдавать выкупаемые шубы.
Если то же самое предскажут метеорологи, — шубы будут мирно покоиться нафталиновым сном и видеть процентные грёзы.
— Да ведь метеорологи говорят…
— А мало ли что метеорологи! Вот инженер…
Мне кажется, что и вера в г. Демчинского основана на том, что он инженер.
Такое и выражение существует:
— Вы верите в Демчинского?
Эта «вера в Демчинского» интересна с точки зрения психологии общества.
У меня был приятель-доктор. Кончил курс и уехал в провинцию.
Письма получались самые отчаянные.
«За 2 месяца хоть бы зуб какому-нибудь каналье вырвать! Ведь болят же, чёрт возьми, у кого-нибудь хоть зубы!»
К тому же с беднягой случилось несчастье.
Его пригласили как-то нечаянно к жене городского головы, — и несчастный нашёл у неё страдания желудка.
Страдания желудка, — когда жена городского головы не считала совместимым со своим званием страдать чем-нибудь ниже нервного расстройства.
— Весь город знает мои нервы, а он говорит, что у меня желудок!
От невежи, нахала, дерзуна и коновала отвернулся весь город.
Дамы падали в обморок при его имени:
— Он, Бог знает, что у меня найдёт!
Мужчины говорили:
— Вот лошадь заболеет, — я его приглашу!
«Мне всё чаще и чаще приходит в голову, дорогой друг, — писал несчастный, — прописать себе синильной кислоты».
Наконец, я получил от него известие:
«Продал последнее, что было. Еду в другую губернию».
И вдруг на меня посыпались жизнерадостные письма:
«Купил лошадей».
«Приторговываю домишко».
«Поздравь меня, — я помещик».
И приятель звал меня к себе:
«Приезжай весной сюда ко мне, в мой подгородный хутор. Мы отдохнём и посмеёмся. Здесь смеётся всё, — смеётся солнце, смеётся голубое небо, смеётся весёлая речка, смеётся кудрявый лес и радостно хихикает листвой».
Я соблазнился.
Приятель ждал меня на станции.
— Здравствуй, док…
Он побледнел, как полотно, кинулся ко мне, сжал руку и шепнул трагическим тоном:
— Тсс!.. Кругом меня все знают! Не называй меня доктором!
И пока мы ехали в отличной коляске, — он шептал, чтоб не слыхал кучер:
— Говори про меня всё, что хочешь. Что я беглый каторжник. Живу по подложному виду. Убил семью из десяти персон. Но не говори, что я доктор.
И когда после ужина мы остались одни, он посмотрел, не подслушивает ли кто из прислуги, запер двери кабинета и сказал вполголоса:
— Я знахарь, а не доктор. Не строй удивлённых глаз. Вот как вышло. Я приехал сюда без копейки и остановился где-то, скорей на постоялом дворе, чем в меблированных комнатах. Всю дорогу я думал: «Не броситься ли под поезд?» Усталый, разбитый, — а тут через перегородку охает хозяйка. «Что с вами?» — «Ой, милые, поясница!» Я не знаю, что меня дёрнуло пошутить, — это была минута вдохновения: «Это у вас с глаза!» Хозяйка обрадовалась, словно я ей сто рублей подарил: «Вот, вот, батюшка! Я и сама думала, что беспременно с глазу!» Пошёл в аптеку, накупил ей разной дряни. Наутро как рукой сняло! Так, пустяки были. Но к полудню в коридоре у моих дверей уж дожидалось пять пациентов из того же дома. Один испорченный, один чем-то опоённый, один, на которого напустили, человек, у которого заболел глаз оттого, что он посмотрел на собаку не в надлежащую минуту, и человек, на которого на самого посмотрела старуха-цыганка. На третий день у меня было уж 50 пациентов. Весть о приехавшем в город знахаре облетела всю улицу и переходила на соседние. А на четвёртый день у постоялого двора остановилась карета: «Здесь живёт знахарь?» Чем я их лечу? Я хожу в аптеку, покупаю нужные лекарства и лечу. Лечу как следует. Одним помогает, другим нет. Но известие о каждом «исцелении» — относительно меня говорят «исцеление» — облетает весь город и увеличивает мою славу. Меня даже хотели выслать! — похвастался он. — Но нет, брат! Трудно! У меня лечится губернатор! Ты посмотри часы моего приёма. Бедных — бесплатно. Интеллигенция окупает всё: дом, лошадей, имение, деньги в банке. И знаешь, к какому я пришёл убеждению?
— К какому?
— Что из меня вышел бы отличный доктор! У меня есть талант. Я хорошо лечу. Конечно, я не отстаю, я слежу за наукой. Но, разумеется, втайне! Ради Бога, это между нами! Выписываю книги на чужое имя, держу их под секретным замком, а читаю запершись. Он вздохнул. Мне жаль только коллег! За это время один повесился с голоду, другой впал в меланхолию, сидя один и ожидая пациентов. Остальные — кто уехал из
