Валентин Иванов - Златая цепь времен
Старая римская поговорка говорит: равные причины не равные предвещают следствия.
На самом деле, во внешних одинаковых условиях не только разные люди поступают по-разному, по-разному ведут себя и нации.
*
Национализм — национальное — национальность. Национальное проявляется в каждой нации по-своему.
Наблюдающиеся во всем мире стремления к внутренне-национальной самобытности производят впечатление и поиска чего-то потерянного и возведение чего-то нового.
В старом русском языке нынешнее «слово» было «глагол», то есть и действие, так же как латинское «вербум» значит и «слово», и «глагол». Над этой тайной речи размышляет гетевский Фауст, переводя на немецкий язык латинский текст Евангелия от Иоанна: «Ин принципе эрат вербум». («Было ли в начале Слово или было Дело?»)
Слово-действие содержится в том, что я называл «нигде» и что здесь можно назвать традицией, то есть постоянно пополняемой, изменяемой, но и законченной в сознании каждого поколения для каждого отрезка времени суммой человеческих знаний, мировоззрений, миросозерцании, которые, передаваясь изустно, письменно, через обучение, все дальше уводят Человека от Зверя.
«Нигде» или традиция, превосходя в своей скорости биологическую эволюцию, есть способ, механизм чисто человеческой эволюции, но наложенный на эволюцию биологическую. Когда современные ученые обнаруживают у некоторых животных «обучение», аналогичное человеческой традиции, они, в сущности, подтверждают взгляды былых гуманистов: все живое — дети Земли, а не случайная игра слепых сил. Интересно и значительно то, что «обучение» у животных создает территориальные группы, с собственным «языком» в каждой, непонятным для другой группы.
Сотворение «нигде» и его население, накопление и передача традиции — всечеловеческая способность. Однако «нигде» всегда развивающееся, но всегда уже и сложенное, это собственность национальная, характерная для каждой нации. Любой ребенок может быть воспитан внутри любой нации и стать ее полноценным сочленом, ибо нация выше, объемлющее, расы.
Слово — Глагол, главный способ общения внутри нации и передачи традиции, очень подвижно из-за своей широты и способности к быстрой эволюции, и мне приходится договариваться о смысле, вкладываемом в то или иное слово, чтоб понять друга.
По своей национальной специфичности язык может не оказаться надежным средством для межнационального понимания, передачи обобщений, отвлеченных понятий.
Выводы точных наук и материальная техника вненациональны и передаются легко, что создает обманчивое впечатление. Так, общие идеи, даже простые обобщения, даже основанные на выводах из тех же точных наук, оказываются разными у разных наций. На одних и тех же основоположениях возникло несколько разных христианских Церквей. Единый ислам разделился на несколько.
Иными словами, китаец и русский помогут один другому в беде, напоят жаждущего, накормят голодного, наконец, отдадут жизнь за общих детей. Но в своем национальном «нигде» останутся чужими. И идею, чтобы ее воплотить, освоят. Именно освоят, то есть по-своему переработают даже в ущерб добрым между собой отношениям.
Итак, сила слова не абсолютна, она условна. Слово не может творить из ничего. Слово действенно тогда, когда обращается к уже сущему. Философ, политик, скульптор, живописец, архитектор, писатель могут самообмануться, произнеся свое слово. Слово выражает потребности нации, пусть в самых разных степенях напряжения этой потребности, но лишь при ее существовании.
Но нация может и самообмануться, как отдельные личности, так как число граней и весомость составляющих нацию личностей так же неопределимы, как неопределимо сложны взаимосвязи: нация всегда бурлит даже под гладкой поверхностью текущих дней, меньшинство может повести большинство, может осуществить насилие над ним. Человечество не имеет гарантий, как вид. Не имеют гарантий и нации.
…Сила художественного слова в его способности вызвать сопереживание у читателя, но нельзя затронуть то, чего у меня нет. Наибольший успех философа, писателя, практического политика — ощущение верности их слова у тех, кому оно направлено.
Слово становится делом — глаголом, лишь упав на почву, исторически подготовленную, нуждающуюся в этом слове для своего бытия.
*
За четыре, за шесть, за десять тысяч лет — сроки ничтожные в жизни вида и незаметные совсем на фоне эволюции органических форм — человек не изменился. Но он накопил грандиозных размеров традицию, создал могучее «нигде» и через них перестроил, пересотворил сферу своего обитания. В числе безусловно нового для нашего века по сравнению с предшествующими, по моему мнению, является следующее: такого количества людей на Земле еще никогда не бывало; переселяться некуда, мир тесен, привычные природные ресурсы исчерпываются; планета может превратиться в сточную яму отходов, объем которых равен нарастающему потреблению.
Экономисты убедительно доказывают, что Земля может прокормить и десять миллиардов ртов. Они пользуются математикой так же, как Пфуль у Л. Н. Толстого. Помните? Первая колонна марширует, вторая колонна марширует… Тем временем недоедают не то три четверти, не то две трети живущих сегодня четырех миллиардов.
Я далек от мысли шутить с экономикой. Но сами экономисты не всегда, кажется, сознают, что человеческая экономика есть продукт чисто человеческой деятельности. Природа без человека умела сводить балансы своих производительных сил в совершенном равновесии. Экономисты хотят рассчитать, сколько людей можно расселить, чтоб у каждого была своя кормушка с кормом. Они решают одно уравнение с большим количеством неизвестных, произвольно определяя значение неизвестных. Так, никому не известно пространство, нужное человеку, чтоб жить, то есть развиваться, а не прозябать, вырождаться. Экономисты не учитывают того «почти», о котором я уже говорил.
И. Кусто[71], воспев в одной из своих книг пищевые перспективы подводных полей, закончил тем, что главное для человека — это вольный простор океана. Чистый простор, без стай лодок, без тысяч купальщиков, взбивших воду до мути. Вряд ли Кусто знал, что он только перефразировал старинную поговорку своего брата-кочевника: «Моим глазам больно видеть на окоеме чужие юрты».
Может быть, повсеместное пробужденье, появленье, нарастанье, и наконец, обостренье национальных чувств связано с ощущеньем того, что близится время решать: кому оставаться жить на земле и кому уходить?
Может быть, с тем связано появление тоталитарных государств?
Это вопросы. Но тот факт, что в наше время сделалось необычайнейше важным право отдельных наций на занимаемые ими территории, как мне кажется, очевиден.
В наше время, оснащенное никогда не бывалой техникой, вопрос о том, кому жить и кому уходить, звучит грозно, ибо кажется способным принять глобальную форму.
Но в исторических частностях и локально этот вопрос не однажды разрешался, не однажды кто-то или совсем исчезал, или уходил в тень истории. Не буду обременять текст примерами. Возьму только один: вчера Тур Хейердал случайно извлек недавнее завершение жизни племени длинноухих на острове Пасхи, сброшенных в небытие случайными пришельцами.
…Немцы, став опытным полигоном, показали людям, каким не смеет быть национализм. Они смешали, по мне, два исключающих одно другое понятия. Нация, как «благое царство», ворота в которое широко открыты каждому, ибо нация есть живая идея Человека, зовущего, убеждающего собственным примером, Человека, который не мнит себя лучшим, но только стремится идти первым. И раса — мистическое понятие избранности не Человека, среди других живых существ тяжким путем эволюции занявшего первое место и тем же трудом обязанного перед самим собой сохранить это место, а одного племени, одного народа, будто бы превосходящего все другие, будто бы «чистого» и ныне обязанного замкнуться в себе. Замкнуться, чтобы насилием, выдаваемым за силу, создать два мертвых круга равенства: равенства в главенстве внутри избранного народа, обусловленного происхождением от избранной «крови», и равенства рабочего скота для всех остальных народов.
Уравнение потенциалов, угасание солнц, остановка планет, рассеяние всех энергий, распад всех систем, тупик.
История жизни на Земле знает подобные примеры. Уже во времена высокого развития жизни великие рептилии установили свое господство. Как кажется, они победили даже болезни. Не нуждаясь в других живых существах, они создали баланс внутри своего класса: хищные рептилии питались мясом травоядных. Между травоядными рептилиями естественный отбор осуществлялся в состязаниях за пастбища, в уменье увернуться от хищника, подставив ему на съеденье такого же, как ты; между хищными — в схватках за добычу, за право на продолжение рода, просто в испытании силы — дальновидно и бессознательно борясь с перенаселением. Динозавры нераздельно властвовали едва ли не полных двести (!) миллионов лет и были бескровно погашены измененьем среды — относительно внезапным появленьем суточных и сезонных колебаний температуры земной атмосферы.
