Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 28. Царство Божие внутри вас
Ложное и коварное учение это исполнило пророческие слова Христа о том, что на седалище Моисееве сели книжники и фарисеи, затворяющие царство небесное, не входящие сами и не впускающие хотящих войти, берет и громко провозглашает из Евангелия только самые темные места или те, которые не имеют никакого жизненного значения и старательно перетолковывает те, которые требуют66жизненного исполнения.
Таким местом, особенно затруднительным для перетолкования, было для церквей, соединившихся с светской насильственной властью, место Мф. V, 38 – 42, где просто и ясно сказано, что христианин не может употреблять насилия. Но дьявол помог им, и сделалось непостижимо то, что люди, исповедующие на словах учение Христа, учение любви, прощения, смирения, братства, жертвы собою для братьев, что люди67 15 веков до сих пор, называя себя христианами, продолжают ссылать, пытать, казнить и убивать тысячами людей, призывая на эти дьявольские дела благословение Христа, которого они будто бы обожают.
Так это было в продолжение 15 веков, и так это продолжается до сих пор. Но всегда, с самых первых времен христианского церковного константиновского обмана, были верующие, которых царствующая с убийцами-царями церковь называла ересями, но которые в действительности одни несли в себе истинное христианское предание, дошедшее и до нас. Церковный обман тем особенно жесток и ужасен, что темные люди, имеющие несчастье родиться в среде этого обмана, воспитываются в убеждении, что все другие верования, те самые, в которых хранится Христово предание, – суть ереси, а что истина находится в одной царствующей склещившейся с властью церкви, тогда как очевидно, что в ней одной употребляющей или благословляющей68 насилие, уж наверное не может быть христианской истины и христианского предания (И. IX, 44), так как в человекоубийцах не может быть истины. – Но, несмотря на жестокий торжествующий обман этот, всегда рядом с ним жило и росло истинное Христово предание, признающее всё его учение во всем его значении и в том числе и в исполнении закона непротивления злу злом. Таковы были в древности павл[икиане], в Средние века богомилы, моравские братья и др. Таковы же в наше время в Европе и в Америке менониты, квакеры и др.
Верующие эти, исповедуя истинное учение Христа, чуждались того дьявольского учения, которое называло себя церковью, и не находили нужным опровергать, часто страха ради иудейского, лживость того учения, но с древнейших времен слышатся голоса против безбожного утверждения о том, что насилие может быть соединено с христианством, что может быть христианское войско, христианские казни, христианские суды, христианское государство, христианская власть, основанная на насилии. Такие голоса возвышались и во времена Византии и в Средние века; таковы большинство отцев церкви, Гус, Хельчицкий, Фокс и др.
Яснее же всего, мне кажется, это опровержение ложного учения о том, что христианство может соединяться с насилием, выразилось 50 лет тому назад в Америке в среде людей, назвавших себя и свое общество и свое исповедание веры словами, определяющими их главное несогласие с царствующим христианством. Общество, составившееся тогда, назвало себя обществом непротивленцев; журнал, который они издавали, назывался непротивляющимся, и выражение своего верования, которое тогда в 1838 году 17 сентября в Бостоне подписали 138 образованнейших и лучших людей Америки, называлось исповеданием непротивления.
Исповедание это возникло в американском обществе, имеющем целью уничтожение войны. Рассуждая о мерах установления всеобщего мира между людьми, В. Л. Гарисон, один из величайших людей не только Америки, но и всего мира, посвятив свою жизнь освобождению рабов в Америке и достигши этой цели, В. Л. Гарисон пришел к заключению, что установление всеобщего мира может быть основано только на признании отвергнутого и скрытого ложной церковью принципа непротивления. И он предложил следующее провозглашение, которое и было подписано 138 членами.
* № 4 (рук. AЧ 23/92, л. 12).
Вся жизнь наших высших классов есть сплошное противоречие, тем более мучительное, чем чутче нравственное сознание человека. Я уже писал про это и не могу не писать, не повторять одного и того же – Carthago delenda est.69 Не могу без недоумения и ужаса говорить об этом, зная и испытав то холодное и враждебное молчание, которое встречает эти слова.
Ужас мой состоит в том, что я не знаю, кто сумасшедший: я ли, повторяющий всё одно и то же, и[ли] люди, слушающие это и непонимающие или делающие вид, что они не понимают. Разве может спокойно жить, не говорю в роскоши, но в условиях достатка городской жизни, нравственный человек нашего времени. Разве может человек высшего класса… забыть то, что всё то, чем он пользуется, есть плод трудов гибели задавленных жизней рабочих, поколениями без просвета умирающих70 невежественными, пьяными, распутными, полудикими существами в рудниках, на фабриках, заводах, в деревнях на земледельческом труде.
Ведь сейчас71 вы, который будет читать это, кто бы вы ни были, у вас верно есть постель с бельем, хлеб, молоко, мясо вволю, главное досуг и днем и ночью, и тут же рядом с вами мужики, бабы, фабричные, не имеющие ничего этого, не имеющие не то что досуга, но отдыха; старики, дети, женщины, измученные трудом, бессонными ночами, болезнями, работами на нас, и мы, исповедую[щие] любовь, братство, гуманность, хоть только справедливость, живем, пользуясь их трудами не для нужды, а для услаждения своей жизни, для прихоти.
* № 5 (рук. AЧ 26/157, л. 4).
Что может быть ужаснее всех этих вновь выдуманных и всё придумываемых средств истребления – пушек, ядер, бомб, ракет с бездымным порохом, торпед и др. орудий смерти, приносящих гибель от невидимых врагов, а между тем все люди готовы на это, и завтра какой-нибудь несчастный безумец объяви[т] войну, и люди покорно побредут, куда их пошлют, и будут убивать и калечить других людей…
* № 6 (рук. AЧ 26/157, л. 3).
Что может быть безумнее и мучительнее того положения, в котором живут теперь европейские народы, тратя большую часть своих богатств на приготовление к истреблению своих соседей, людей, с которыми не только ничто не разъединяет их, но с которыми они все живут в самом тесном духовном общении? Что может быть ужаснее того, что ожидает эти европейские народы всякую минуту, когда в недобрый час какой-нибудь безумец, называющий себя императ[ором] или еще каким-нибудь именем, шут гороховый скажет что-нибудь не так, как это нравится другому?
* № 7 (рук. AЧ 26/157, л. 3).
<Говорят, что война кончится усилением средств истребления, что война погубит сама себя. Трудно выдумать более странное и жалкое рассуждение. Сказать, что война прекратится оттого, что людям станет очень мучительно от нее, всё равно что сказать, что развращенный человек потому, что он, дойдя до последней степени упадка и расслабления, страдает от своих пороков.>
№ 8 («Свободное слово», 1905, № 15, столб. 22—27).
Есть пословица: «Не послушаешься отца, матери, послушаешься ослиной шкуры», т. е. барабана. И пословица эта применима даже в прямом смысле к людям нашего времени, не принявшим учения Христа или принявшим его в извращенном церковью виде. Люди, не принявшие учения Христа во всем его значении, должны отречься от всего человеческого и слушаться одного барабана. И освобождение от барабана только одно: исповедание учения Христа, не урезанного от главных требований его, а всего христианского учения во всем его значении…
Уже сколько времени, более столетия, бьются европейские народы над тем, чтобы установить новые формы жизни, давно определенные в сознании. Но всё тот же старый, самый грубый деспотизм руководит жизнью, и новые формы жизни не только не получают приложения, но те самые явления жизни, уже давно отвергнутые сознанием людей, как-то: рабство и изнурение одних людей в пользу праздности и роскоши других, казни и войны, становятся всё жесточе и жесточе. Причина этому та, что нет такого определения добра и зла, с которым бы все люди были согласны, и потому, какие бы ни были установлены формы жизни, они должны быть поддерживаемы насилием…
Какие бы хитроумные и мнимо обеспечивающие свободу и равенство формы ни придумывал бы человек общественного жизнепонимания, он не сможет освободиться от насилия, потому что он сам насильник.
И потому, как бы ни усиливался деспотизм правительств, каким бы страшным бедствием ни подвергал он людей, человек общественного жизнепонимания всегда будет покоряться ему. Такой человек будет или изощрять свой ум, оправдывать существующее насилие и находить, что всё дурное хорошо, или утешаться тем, что вот в скором времени он потихоньку от правительства придумает средства свергнуть его, и когда достигнет этого, то установит уже совсем другое, хорошее правительство, при котором уничтожится всё то, что теперь ему кажется злом. До тех же пор, пока не совершилось не то быстрое, не то медленное изменение существующих форм, от которого он ожидает спасения, он будет рабски повиноваться существующим правителям, кто бы они ни были и чего бы они от него ни требовали, потому что, хотя он и может не одобрять ту власть, которая в данную минуту употребляет насилие, он не только не отрицает самого насилия и органов его, но считает их необходимыми для жизни. И потому он всегда будет покоряться существующему правительственному насилию. Общественный человек – насильник и потому всегда неизбежно – раб.
