На языке эльфов - Сабина Тикхо
Черт возьми, Чоннэ, скажи мне что-нибудь, прошу. Иначе я начну, на тебя не глядя, нести потоки искусственной храбрости:
– Ты можешь… сделать это сейчас? При мне.
– Итан.
– Нет, ты… – Тон твоего голоса совсем не строгий, но я боюсь продолжения. Боюсь гнусных выводов: – Не думай, что я хочу смотреть, как смотрел Эрик, я просто… – бросаюсь глазами к твоим, врезаюсь искренней уязвимостью: – Мне нужно понять, что я почувствую. Если я смогу смотреть на тебя, это все поменяет. Это ведь будешь ты, Чоннэ, ты… понимаешь?
– Понимаю, – твой ответ одними губами. – Но я… боюсь, что тебя это напугает и отдалит. Это слишком резко.
– Тогда, если хочешь, сначала поцелуй меня.
Я сбрасываю слова слишком быстро. Так, как зудит и трясется будильник. В лихорадке яркого фанатизма.
– Итан, ты дрожишь, – да? Да. Наверное. Как будильник? – Успокойся, пожалуйста, эй?.. – Теперь слышу. Ты протянул руку и сжал мою ладонь в алых складках. Снял заклятие. – Что не так? Почему ты так торопишься?
Я разглядываю наши ладони. Правда – это роскошь. Я тебе ее дарю, не глядя:
– Я хочу хоть что-то тебе дать.
Тают секунды в солнечных зайцах, прыжками по стенам, забегами меж пальцев. Твои как обычно горячие. Может, это оттого, что сам себе я всегда кажусь ледяным.
– И ты решил, что секс мне нужен в первую очередь?
– А что тебе нужно?
Позволяешь захватить твою ладонь. Перевернуть. Отвлечься на изучение каждого пальца, его мягкости, его грубости.
– Чтобы ты меня полюбил, торопыга. – Не вижу, но знаю: улыбаешься. Звучишь легкой усмешкой в уголке губ. – Считал самым безопасным местом во Вселенной и никогда никем не мог заменить. Вот что мне нужно в первую очередь. – Ласковый и простой. – Секс вряд ли приблизит меня к этому, верно?
Верно. Но уже не проверишь. Поздно.
– Ты останешься сегодня на ночь?
– Конечно, – тон слегка удивлен сменой темы, но от этого не лишен присущей тебе уверенности, – если ты позволишь.
– Тогда мы не пойдем на улицу.
– Ты имеешь в виду – ночью?
– Да, – я часто-часто киваю. Как ребенок. Правда-Правда. – Мы никуда не пойдем ночью.
– Почему?
– Чтобы ты понял, что все, что тебе нужно в первую очередь, у тебя уже есть.
Я по-прежнему играю с твоими пальцами. И никуда, кроме них, не смотрю. Так мне спокойно. Так я крою костры на своих щеках. И пылающую горящими углями честность. Обнажать душу куда тяжелее, чем тело.
– Я не понимаю.
Тихо, осторожно, на ощупь. Боишься спугнуть. Правильно, что боишься. Мне жутко страшно. Но куда ужаснее все время от тебя скрывать.
– Я хотел молчать… – в каком-то смысле, обижать, – прости, но я думал: пока ты не знаешь, у меня больше шансов считать, будто мне удается хоть что-то контролировать. – Пренебрегать доверием, поступками, словами, всем тобой. – Ты… хочешь быть незаменимым? – Я больше не могу пренебрегать и обижать. – И ты уже. То есть ты всегда. Ну, с самого начала. Я мог бы аргументировать, но… зачем, если я это просто знаю и чувствую? – Держи, родной. Все разблокировано и передано в твои горячие руки, в которых я зарываюсь своими пальцами и глазами, на тебя не смотря. – Тебе хочется быть безопасным местом? – Мое сердце в моих ушах. Яркое, беспокойное. Нервное. – Не может быть, чтобы ты не заметил, что рядом с тобой я стал позволять себе не выходить ночью на улицу. Так… это оттого, что мне с тобой… страшно не так сильно. Иногда совсем не страшно. – Мой указательный палец – как лента: пытаюсь невесомо струиться по линиям твоей судьбы. – Когда ты рядом, мне кажется, вокруг меня защитный купол. Точнее, он вокруг тебя, а я в нем, потому что рядом. И это… знаешь, это словно привилегия того, кого ты любишь. То есть мне просто повезло. Повезло, что ты меня полюбил. – Я перебираюсь к запястьям, твоим чистым обнаженным запястьям с ветвями голубого дерева под тонким слоем кожи. – Ты говоришь, что хочешь, чтобы я тебя полюбил. Так я ведь… – Теперь глаза тянутся к твоим, быстрее найти, быстрее показать, что: – Уже давно. – Мои пальцы больше не ленты. Я не смотрю, они сами. Маленькие ужи обвивают твои вены, накрывают собой в надежной сцепке. – Я тебя давно люблю, Чоннэ. И сильно. Так сильно, что мне все равно, как быстро мы будем двигаться и что именно ты захочешь со мной попробовать, потому что мое отношение к тебе уже не изменится.
Я говорил, что у тебя невероятные глаза? Сейчас они словно из другого мира. Большие. Широкие. Без национальной принадлежности.
Ты смотришь. Ты почти не моргаешь. Взгляд рыщет за тайниками моих зрачков, боевой собакой от одного к другому, и блестит, блестит, блестит… В нем солнце давится под вязкой смолой и падает на дно к морским ежам.
Наверное, я мог бы сказать, что твой взгляд страшен и полон давления. Наверное. Только я трясусь внутри и одновременно чувствую облегчение. Мне трудно анализировать без ошибок. Но я держусь. Стойко. Не отвожу взгляда, по памяти рисую приоткрытые губы, глубокое дыхание и этот блеск сокровищ на дне морском, под слоем векового ила.
Держусь. До момента, когда ты высвобождаешь руку из моей бережной хватки и встаешь. Меня сковывает в тот же миг. Всем сразу. Даже воздух тяжелеет, сдавливая легкие. Ты останавливаешься перед креслом. Я не вижу лица. Только спину. И плечи. Они вздымаются бесшумно, но быстро. Так учащается писк бомбы перед самым взрывом.
Теперь ты в тени. И волосы снова черные-черные, и фоном белые кирпичи стен, и теперь только я в лучах и зернах, но мне в одиночку среди них только еще холоднее. Уроборос стягивает живот неудачным размером ремня безопасности.
А ты задираешь руки. Ладони к затылку, одна на другую, и застываешь. Мне вдруг кажется, что я ляпнул что-то лишнее. Что все-все напутал! Что ты, может быть, настоящий, но все наши разговоры – выдумка. Или снилось? Может, мне снилось, а я теперь ляпнул, выдал себя, разоблачил?
Теряюсь настолько, что быстрее натягиваю кофту. Лишь бы спрятаться за что-то. Или где-то. Побыстрее. Какой сегодня день? Может, не мой?
– Чоннэ, я…
Я что? Я не понимаю. Я кто? Объясни.
– Я должен спросить тебя кое о чем. – Твой голос перекрывает мой. Слишком громко. Резко. Как и твой разворот. – Прошу тебя, не обижайся. – Руки падают по швам. – Я не могу не спросить.
А я выдыхаю. И все
