Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер
– Дом этой лживой сучки Дэйзи Бьюкенен[29].
– И ее муженька-кретина Тома.
Он поднял свой бокал в молчаливом тосте, за меня или за Бьюкененов, я точно не понял.
– Домой на каникулы?
– Незапланированная самоволка.
– Похоже, у тебя проблемы, сынок.
– Я только что узнал, что Дейзи мне изменяет.
– Ах!
– Простите. Не стоило, наверное, заговаривать со священником про девушку.
– Глупости. Я только об этом и слышу. Любовь и смерть.
– О! Ну да – священники и бармены.
– Еще парикмахеры.
Он провел рукой по лысому скальпу.
– По крайней мере, так мне говорили. Дай-ка угадать. Первая любовь?
– Да.
– Последняя иль первая любовь сильней? Лонгфелло.
Я улыбнулся.
– Бабушка когда-то рассказывала мне его стихи.
Священник продолжал декламировать:
– Чем небосвод украшен ярче, вечерней или утренней звездой? Восходом или красками заката? Что лучше – утро юности, когда пред нами светлый день и неизвестность? Или закат, когда дорога жизни осталась позади, и далеко мерцают нам огни воспоминаний, и мраком увеличенные тени готовятся исчезнуть навсегда? Что мне любовь… хм… что мне любовь… как же там дальше? Эх, старею! В общем, ты понял.
Священник протянул руку и тепло похлопал меня по колену.
– Давай-ка я тебя угощу, – сказал он. – Что ты пьешь, мой мальчик?
Он потряс в пустом бокале кубики льда, словно игрок, бросающий кости.
– Скотч.
– Ну конечно. Что же еще!
Когда он вернулся, я его поблагодарил и спросил, куда он едет. На религиозную конференцию, ответил святой отец. Он представлял свою церковь где-то в сельской глубинке Новой Англии, в городке, о котором я никогда не слышал. Мы поговорили о религии, и он рад был услышать, что я недавно прочитал «Исповедь» Святого Августина.
– Ты, наверное, из Йеля, – сказал он.
– Пока что да.
– Ты же не думаешь бросить!
– Это Йель подумывает бросить меня. Проблемы с оценками.
– Оценки можно исправить. Ты наверняка умный парень.
– Это сложно, святой отец. Сложнее, чем я ожидал.
– Очарование того, что тяжело, мне вены иссушило, лишив внезапных радостей и сердце оставив без обычный удовольствий. Йейтс.
– Йейтс наверняка учился в Йеле.
– Если бы учился, ему тоже пришлось бы нелегко. Творческая натура, сам понимаешь.
– Вы очень добры. Но я идиот. В старшей школе чувствовал себя Эйнштейном – и теперь понимаю почему. Половина детей там была придурками, а вторая – дебилами. В Йеле дебил я. И чем глупей себя чувствую, тем меньше хожу на занятия, а от этого еще сильней отстаю и чувствую себя еще глупее.
Я откинулся на спинку сиденья.
– Я собирался поступать в юридическую школу, – тихонько добавил я. – Но это вряд ли получится. И я не представляю, как сообщить эту новость моей матери.
– Она настаивает, чтобы ты закончил юридическую школу?
– О да.
– А ты сам чем хотел бы заниматься?
– Я не знаю.
– Ну должны же у тебя быть какие-то идеи!
– Мне просто нравится… писать.
Впервые в жизни я произнес это вслух.
– Браво! Благороднейшее призвание. Стихи?
– Статьи в газеты.
– Нет. Ты выглядишь как поэт. Может, романы?
Я покачал головой.
– Я просто хочу быть газетным репортером.
– Ну что ж.
Разочарованный, он весь как будто осел.
– Это тоже неплохо.
– Я бы с удовольствием рассказывал истории разных людей.
– А почему не собственную?
– Я не знал бы, с чего начать.
– Вообще, в этом что-то есть. Газеты обладают особой магией, честное слово. Обожаю по утрам открывать «Таймс» и следить по ней за тем, как вокруг кипит жизнь.
– Скажите это моей маме.
– Она будет рада, если ты последуешь зову сердца. И если закончишь университет.
От этих слов внутри у меня все сжалось. Я отпил щедрый глоток из стакана со скотчем.
– Стань счастливым, – сказал священник. – Это отличный способ сделать счастливой и твою мать.
– Уверен,
