Алексей Писемский - В водовороте
- Стало быть, он все еще любит ее, мерзавку? - спрашивала Елизавета Петровна.
- Кажется, что любит!.. О ребенке, главное, теперь беспокоится. Приказал было мне, чтоб я каждый день заезжал навещать малютку; я раз заехал... мальчик уже ходит и прехорошенький.
- Ходит? - переспросила с чувством Елизавета Петровна.
- Месяца с два, как ходит!.. Говорю Елене Николаевне, что "вот мне поручено навещать ребенка". - "Это, говорит, зачем? Вы видели, что он здоров, а сделается болен, так я пришлю за вами!" Так и не позволила мне! Я доложил об этом князю, - он только глаза при этом возвел к небу.
- Голубчик мой, голубчик! - повторила еще раз Елизавета Петровна.
Елпидифор Мартыныч больше за тем и ездил так часто к Елизавете Петровне, чтоб узнавать от нее о дочери, так как Елена не пускала его к себе; а между тем он видел, что князь интересуется знать о ней.
- Ну, а как, слышно, она послуживает на новом своем месте? расспрашивал он.
- Какая уж служба! Это вот как-то горничная ее прибегала и рассказывала: "Барышня, говорит, целые дни своими ручками грязное белье считает и записывает"... Тьфу!
- Тьфу! - отплюнулся на это и Елпидифор Мартыныч.
- И ништо ей: не хотела быть барыней, так будь прачкой! - присовокупила Елизавета Петровна с каким-то злобным удовольствием.
Вскоре после лотереи, в затее и устройстве которой Елпидифор Мартыныч сильно подозревал участие Елены, он снова приехал к Елизавете Петровне.
- Нет ли у вас каких-нибудь новостей насчет Елены Николаевны? - спросил он ее будто бы к слову.
- Марфутка моя сегодня убежала к ним; не знаю, воротилась ли... Марфутка!.. - крикнула Елизавета Петровна на всю квартиру.
- Чего изволите, барыня? - отозвалась та.
- Позовите ее сюда и порасспросите хорошенько! - проговорил Елпидифор Мартыныч скороговоркой.
- Хорошо!.. Марфуша, поди сюда! - крикнула Елизавета Петровна уже поласковей.
Марфуша вошла. Она сделалась еще более краснощекой.
- Что, Елена Николаевна здорова? - спросила ее первоначально Елизавета Петровна.
- Здорова-с! - отвечала Марфуша.
Далее Елизавета Петровна не находилась, что спрашивать ее; тогда уже принялся Елпидифор Мартыныч.
- А скажи мне, моя милая, - начал он, - кто бывает у Елены Николаевны в гостях?..
- Кто, барин, бывает-с?.. Я не знаю-с!.. - отвечала было на первых порах Марфуша.
- Как же ты не знаешь?.. Поди-ка ты сюда ко мне!
Марфуша подошла к нему.
- На тебе на чай! Я давно хотел тебе дать, - продолжал Елпидифор Мартыныч, подавая ей рубль серебром.
Та, приняв этот рубль, поцеловала у Елпидифора Мартыныча руку, который с удовольствием позволил ей это сделать.
- Ну, а не ходят ли к Елене Николаевне разные барышни молоденькие... девицы небогатенькие? - сказал он.
- Нет, барин, не ходят-с! - отвечала Марфуша.
- А из мужчин кто же бывает у ней? - допытывался Елпидифор Мартыныч.
- Из мужчин-с, горничная Елены Николаевны сказывала, у них только и бывает этот Николай Гаврилыч...
- Так... так... Оглоблин это! - подхватил Елпидифор Мартыныч.
- Оглоблин-с!.. Потом этот поляк!.. Уж не помню, барин, фамилию...
- Жуквич! - напомнил ей Елпидифор Мартыныч.
- Жуквич, барин, Жуквич! - воскликнула Марфуша.
- Это тот злодей, что стрелялся с князем? - спросила Елизавета Петровна по-французски Елпидифора Мартыныча и спросила очень хорошим французским языком.
- Oui, c'est lui![177] - отвечал он ей тоже по-французски, но только черт знает как произнося. - И что же, они любезничают с барышней? - обратился он снова к Марфуше.
- Любезничают-с! - отвечала та, усмехаясь.
- А который же больше?
- Да оба, барин, любезничают! - проговорила Марфуша и окончательно засмеялась.
- А сама барышня, однако, с которым больше любезна? - спрашивал Елпидифор Мартыныч.
Марфуша при этом взглянула на Елизавету Петровну, как бы спрашивая, может ли она все говорить.
- Говори, если что знаешь! - сказала та в ответ на этот взгляд.
- С поляком, надо быть, барин, больше! - начала Марфуша. - Он красивый такой из себя, а Николай Гаврилыч - этот нехорош-с!.. Губошлеп!.. В доме так его и зовут: "Губошлеп, говорят, генеральский идет!".
- Именно, губошлеп!.. Именно! - подтвердил, усмехаясь, Елпидифор Мартыныч.
- Я вам говорила, - сказала Елизавета Петровна опять по-французски Елпидифору Мартынычу, - что у Елены непременно с господином поляком что-нибудь да есть!
- Oui, c'est vrai!.. Il est quelque chose![178] - отвечал и он ей бог знает что уж такое.
- Ну, ты ступай! - разрешила Елизавета Петровна Марфуше.
Та ушла.
- Il est quelque chose! Il est! - повторил еще раз свою фразу Елпидифор Мартыныч.
* * *
Князь после болезни своей очень постарел и похудел; стан его сгорбился, взгляд был постоянно какой-то мрачный, беспокойный, блуждающий и озирающийся кругом. Удар, нанесенный князю поступком Елены, был слишком неожидан для него: он мог предполагать очень много дурного для себя на свете, только не это. Князь считал Елену с пылким и, пожалуй, очень дурным характером, способною, в минуты досады и ревности, наговорить самых обидных и оскорбительных вещей; но чтоб она не любила его нисколько, - он не думал... И его в этом случае поражало не столько то, что Елена ушла от него и бросила его, как то, что она после, в продолжение всей его болезни, ни разу не заехала к нему проведать его. Так поступать можно только или в отношении злейшего врага своего, или вследствие своей собственной, личной ветрености и даже некоторой развращенности, но то и другое предполагать в Елене для князя было тяжело!.. "Кому же после этого верить? В ком видеть хоть сколько-нибудь порядочного человека или женщину?" - спрашивал он сам себя и при этом невольно припоминал слова Миклакова, который как-то раз доказывал ему, что тот, кто не хочет обманываться в людях, должен непременно со всяким человеком действовать юридически и нравственно так, как бы он действовал с величайшим подлецом в мире. Слова эти начали казаться князю величайшею истиной. Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи. Когда князю сделалось, наконец, получше, Елпидифор Мартыныч однажды остался обедать у него. Князь, сев за стол и попробовав суп, вдруг отодвинул от себя тарелку и не стал больше есть.
- Это точно с ядом! - проговорил как бы невольно сам с собою князь.
Елпидифор Мартыныч намотал себе это на ус и разными шуточками, прибауточками стал напрашиваться у князя обедать каждый день, причем обыкновенно всякое кушанье брал сам первый, и князь после этого заметно спокойнее ел. Чтоб окончательно рассеять в нем такое странное подозрение, Елпидифор Мартыныч принялся князю хвалить всю его прислугу. "Что это у вас за бесподобные люди, - говорил он, - в болезнь вашу они навзрыд все ревели". Князь слушал его и, как кажется, верил ему.
Последнее время Елпидифор Мартыныч заметил, что князь опять сделался как-то более обыкновенного встревожен и чем-то расстроен. Он пытался было повыспросить у него причину тому, но князь отмалчивался.
Взволновало князя на этот раз полученное им снова письмо из Парижа от г-жи Петицкой, которая уведомляла князя, что этот злодей и негодяй Миклаков, измучив и истерзав княгиню, наконец, оставил ее в покое.
"Вы сами, князь, - писала Петицкая, - знаете по собственному опыту, как можно ошибаться в людях; известная особа, по здешним слухам, тоже оставила вас, и теперь единственное, пламенное желание княгини - возвратиться к вам и ухаживать за вами. А что она ни в чем против вас не виновна - в этом бог свидетель. Я так же, как и вы, в этом отношении заблуждалась; но, живя с княгиней около полутора лет, убедилась, что это святая женщина: время лучше докажет вам то, что я пишу в этих строках..."
Письму этому князь, разумеется, нисколько не поверил и, прочитав его, даже бросил в сторону: "Обманывать еще хотят!" - сказал он; но потом кроткий и такой, кажется, чистый образ княгини стал мало-помалу вырисовываться в его воображении: князь не в состоянии был почти вообразить себе, чтоб эта женщина могла кого-нибудь, кроме его, полюбить.
Елпидифору Мартынычу князь не говорил об этом письме, потому что не знал еще, что тот скажет: станет ли он подтверждать подозрение князя в том, что его обманывают, или будет говорить, что княгиня невинна; но князю не хотелось ни того, ни другого слышать: в первом случае пропал бы из его воображения чистый образ княгини, а во втором - он сам себе показался бы очень некрасивым нравственно, так как за что же он тогда почти насильно прогнал от себя княгиню?
