Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
Подъехали.
А ехали — блестя стеклом. По весенней улочке, с полным кузовом принадлежащего нам дрянного добра — сундук, зеркало, шкаф, комод, венские стулья и т. д. подобное.
Попадавшиеся нам на пути пешеходы хотели любить нас, но не могли, потому что мы ехали на новую квартиру, а они — нет.
Попадавшиеся нам на пути прохожие махали нам, мне рукой, и мы в ответ тоже махали рукой, своей, тоже.
Ну вот — приехали — с орехами, с вещами.
Вещи. Открывающийся кузов.
А я тем временем взлетаю наверх в новую квартиру на пятом этаже нового дома, распахиваю окно, отсырелые рамы и смотрю вниз.
Что же вижу я внизу?
Это — город. Домики-гномики. Рукав реки. Голубой. Люди. Ножками топ-топ-топ. Среди домиков-гномиков.
Пыли на улице нет, потому что весна.
Грязи на улице нет, потому что весна только началась. Только.
Нет. Того, видите ли, нет, этого, видите ли, нет. А что есть на улице?
Грузовик, являющийся при взгляде сверху игрушкой. Игрушечкой.
И там — суетящиеся. Открывающие борта.
Закрывающие и открывающие рты.
Собирающиеся подниматься.
Тащить. Ставить. Работать. Петь. Плясать. Пить. Падать.
И тут я сорвал в восторге с головы свою черную шапку и кинул вниз, чтобы накрыть, как в сказке, его, мой, этот веселый красивый славненький мирок.
А дальше все вышло и получилось уже довольно нехорошо, так как шапка полетела не как надо, то есть прямо, чтобы закрывать собою мне на утеху мой славненький мирок, а, описав дугу, влетела в раскрытую, вследствие тепла, форточку второго этажа.
Немало озадаченный, смущенный, огорченный, я пошел на второй этаж и стал проситься, чтобы отдали шапку.
Скажу сразу. Шапку не отдали. Не отдали до сих пор. Не отдадут никогда.
Потому что в ответ на просьбу голос из-за двери сказал:
— Ты, подлец, сшиб у меня аквариум с тремя гуппиями и мечехвостом-самцом, и ты еще просишься, негодяй! Ты что, судиться со мной хочешь, рептилия?
Тихий, задумчивый, не возбужденный, спустился я окончательно вниз, но уже без шапки.
И никто, кстати, не заметил ничего. Какая там летящая шапка, какая там панорама, рукав реки, какие там домики-гномики, когда разговор в связи с разгрузкой вещей из грузовика шел такой:
— Давай! Давай! Заноси левее! Кантуй на себя! Да не так! Вы чередуйтесь, что ли! Ой, упарился! Тихо-тихо-тихо! Стекло расшибем!..
Славненький мирок.
* …кинул вниз, чтобы накрыть, как в сказке, его, мой, этот веселый красивый славненький мирок… — Хотите верьте, хотите нет, но я в те времена был обвинен начитанной редакторшей одного из издательств, окончившей вечерний университет марксизма-ленинизма, в «бергсонианстве». БЕРГСОН (Bergson) Анри (1859–1941), франц. философ, представитель интуитивизма и философии жизни. Подлинная и первонач. реальность по Б. — жизнь как метафизически-космич. процесс, «жизненный порыв», творч. эволюция; структура ее — длительность, постигаемая только посредством интуиции, противоположной интеллекту. (БЭС. М., 1998).
А может, редакторша была права, может, ее правильно в этом университете научили? Ведь, как я слышал, с лауреатом Нобелевской премии Бергсоном полемизировал сам наш великий лысый Ленин. Впрочем, «сами мы не местные, университетов не кончали». Особенно которые «марксизма-ленинизма».
Звуки музыки
Один уверенный завхоз, забыв, что он живет не в те времена, стал красть все на свете, за что и был разоблачен органами следствия, а вскоре уже и предстал перед судом Центрального района города К.
Слушание дела шло полным ходом. Постепенно раскрывалась ошеломляющая картина злоупотреблений и безобразий. Было произнесено много правильных речей прокурором, свидетелями и частично адвокатом. Уж и завхоз Герасимчук дважды плакал как дитя, порываясь встать на колени, но удерживаемый от этого ничего не решающего поступка охраной. И уж было присутствующим совершенно ясно, что получит он, как выражаются в определенных кругах нашего общества, «на полную катушку». Уж катилось все к своему печальному и справедливому финалу, когда вдруг в маленьком зале с зелеными портьерами неожиданно раздались тихие звуки скрипки. И вышел из-за портьеры седоватый человек с орлиным носом и в очках. Бережно прижимал он к носу драгоценный инструмент. И инструмент, как бы в знак благодарности за подобное обращение, пел счастливым голосом под его быстрым смычком.
Все оцепенели. Судья, который грозно привстал, чтобы прекратить небывалое. Дежурный старшина — он кинулся было, к нарушителю, но внезапно остановился, вытянув руки по швам и улыбаясь юношеской улыбкой. Конвой открыл рот. Такова была волшебная сила музыки!
Музыкант исполнил полностью «Концерт для скрипки с оркестром» Мендельсона и поставил инструмент около судейского столика «на попа». И лишь оторвал он скрипку от лица, как все сразу узнали в нем всемирно известного исполнителя (назовем его X.).
X. тихо откашлялся и сказал так:
— Простите, что моя музыка ворвалась к вам на судебное заседание, но она тоже является свидетелем, и мы все обязаны заслушать ее показания.
— Выражайтесь, пожалуйста, яснее, гражданин, — сухо заметил судья, к которому вернулся обычный румянец. И старшина все-таки сделал шаг, и конвой напружинился, а Герасимчук непонятно для чего заплакал в третий раз.
— Хорошо, — согласился X. и рассказал следующее:
— Жил на тихой улице бывшего сибирского города З., который нынче весь ушел в воду, смытый строящимся водохранилищем ГЭС, тихий честный человек. Однажды вечером он вышел на улицу немного поиграть в домино и, не застав на месте своих партнеров, решил прогуляться до пруда, затянутого зеленой ряской. Он шел, погруженный в нелегкие думы о своем складском хозяйстве, и вдруг резко остановился, как бы схваченный за ногу невидимыми пальцами. Из открытого окна доносились звуки музыки.
Человек слушал их как зачарованный, приближаясь к открытому окну, за которым стоял близорукий юноша в старенькой ковбойке.
— Биц! Биц! Браво, маэстро! — захлопал в ладоши человек, но юноша печально улыбнулся, опустил инструмент и сказал:
— Нет, я еще далеко не маэстро. Я только учусь.
— А трудно, однако, тебе учиться, парень? — сочувственно спросил человек.
— Да уж, — сказал юноша. — И я особенно мечтаю о хорошей скрипке, в которой мой талант зазвучал бы в полную силу.
Человек тогда ему ничего не ответил и к затянутому зеленой ряской пруду не пошел. А он направился в свой склад, и на следующий день, воскресным утром, его уже видели торгующим на барахолке новенькими кирзовыми сапогами.
Музыкант вытер вспотевший лоб. В зале стояла мертвая тишина.
— И с тех пор кто-то стал сильно помогать студенту. То подкинет на подоконник большой кусок вареной говядины, а то и деньгами — рубль, два… А однажды студент пришел домой и увидел… вот эту скрипку!
Легкий шум прошел по
