Девяностые. Север. Повести - Владимир Маркович Гринспон
— Это не долго. Я вам постного сделаю. Без мяса. Попробуете.
Они вместе зашли в «Перекресток». Галка познакомила своего нового знакомого с мамой, миловидной женщиной со скромной прической и почти без макияжа на добром лице.
Они перекинулись парой фраз — благо магазин был почти пустой — понравились друг другу. Мама Галки, Зинаида Ивановна, поблагодарила Олега Николаевича за то, что дал работу дочери, а он поблагодарил за такую хорошую няньку и помощницу.
После этого пошли на детскую площадку, коих было много вокруг. Выбрали с песочницей. Маша пекла куличи, а они расположились на скамейке.
— Я всё стесняюсь спросить, — Галка подняла сумку с продуктами на скамейку, чтобы не пачкалась, — как так получилось, что вы с правнучкой и внуком оказались? Извините, не моё дело, конечно, но если можно.
— Так это и не секрет совсем. Я тебе, девочка, расскажу. Время у нас есть, так начну, пожалуй, с родителей своих. Интересная судьба их. С войны еще. Будешь слушать? А то старики любят поболтать, а молодым может и не интересно?
— Что Вы! Интересно. У нас с мамой и родни нет. Никакой истории. А у Вас много чего за жизнь было. Слушаю.
* * *
— Так вот батька мой из Сибири. В Шушенском, под Красноярском рос. В Ремесленном училище на автослесаря по моторам выучился. В сорок втором был призван на флот. На Балтику. Служил на катерах мотористом, по специальности можно сказать. Только не в теплом гараже, а под обстрелами, среди минных полей и налетов немецких.
Перед призывом, влюбился. Да и она в него не на шутку тоже. Вот свадьбу не успели сыграть. Она в медучилище училась. Их быстро, за год, на медсестер обучили. И тоже на фронт. Попала на санитарный поезд. Раненых тяжелых возила с передовой вглубь страны, на лечение. Всё время в разъездах. Но письмами обменивались. Почта полевая работала хорошо. Два года не виделись. Николай в блокадном Ленинграде, мама моя будущая, Глафира, всё в поездках, раненых выхаживает.
Но вот перестали от него письма приходить. Раньше по два в месяц было. А тут месяц прошел, нет письма. Глаша уже и матери его в Шушенское написала, нет ли у них весточки? И ответ получила, что нет от сына писем. Но и похоронки, слава Богу, не приносили.
Она стала по встречным эшелонам на всякий случай Колю спрашивать. Нет, говорят, не было Шишкина Николая. Не встречался. Измаялась мама моя будущая. Плакала ночами. По всем встречным эшелонам с ранеными его спрашивала. Нет, говорят. Не было такого.
И вдруг в Казани, они возвращались из Омска за новыми партиями раненых, а на соседнем пути стоял полный санитарный поезд. Как раз вез тяжелых в Красноярск из Ленинграда. Это уже когда блокаду прорвали.
Глаша к коллегам подбежала, так, мол, и так, жениха ищу. Шишкин Николай, моряк. Не видели? Ей говорят — иди в третий вагон. Там горелые. С ожогами. Вроде был моряк.
Нашла она Колю своего. Тяжелый был. Бредил. Правая сторона сильно обгорела. Врач объяснил, что шансы есть, может и выживет. Серединка на половинку. Организм крепкий. Девять из десяти уже бы умерли. А он борется. Уже две операции сделали. Правую ступню ампутировали. Да и руку правую, вернее кисть почти всю пришлось удалять. Два пальца осталось. Осколок из легкого достали. Но главное сепсис. Заражение крови. То лучше, то хуже, но живой.
Глаша к своему Главврачу, начальнику эшелона. Так, мол, и так, жених при смерти. Можно на их поезд переведусь. Уж я его выхожу.
Как там они среди эшелонов договорились, не знаю. Только добилась она перевода. И с Колей своим в Красноярск уехала. Неделю от него не отходила. Два раза ему кровь давала. Переливали из вены в вену. Хорошо группа позволяла. Спасла. А потом и добилась в Красноярском госпитале остаться. До самого конца войны.
Батя мой, когда в себя пришел, да Глашу рядом увидел, подумал, что уже на том свете.
— Ой, простите Олег Николаевич, минуточку, — Галка подбежала к песочнице, — Маша, а ну идем за кустик. Вижу, что пи-пи хочешь. Пора уже проситься.
— Вот успели. Сухая. Дома будет только на горшок. Пора уже, а то на памперсы разоритесь.
— Вот молодец, Галка! Получится из тебя хороший воспитатель. Внимательно к детям относишься, — Олег Николаевич потрепал ее шутливо по прическе, — слушай дальше.
Батя мой сначала горевал сильно. Мол, кому я инвалид такой нужен. Но мама моя эти разговоры сразу пресекла.
— Как ты смеешь так раскисать? Люблю я тебя, и счастлива, что живой. Будет у нас распрекрасная жизнь.
Из госпиталя отца выписали перед самой Победой, в апреле. На ногу смастерили деревянный протез на ремнях. Рука, конечно, была почти без движения. Но постепенно Николай и двумя пальцами научился управляться. Сразу после 9 Мая они расписались. Ему, как инвалиду Войны и орденоносцу дали комнату в бараке на Каче. Был такой район в Красноярске. Бараки по берегам речушки. На свадьбу родня из Шушенского приехала. Там за столом отец и поведал свою последнюю военную историю.
Они тогда за немецкой подлодкой гонялись. Удалось ее обездвижить. Осталось обработать глубинными бомбами место, где она на грунт села. Добили. Но тут два «Юнкерса» фашистских налетели. Одна бомба под кормой рванула. Пробоина была большая. Ясно, катеру не жить. Отец из машинного отделения на палубу выбрался уже раненый. Осколок был в легком. «Юнкерсы» пару раз прошлись по ним из автоматических пушек. Снаряд в бак с бензином попал. Катер запылал. Отец на палубе, как в костре лежал. А спасла его вражеская бомба. Рядом с катером в воде взорвалась. Катер перевернуло и отца выкинуло в воду. Спас жилет не дал утонуть. Подобрали его и других, кто в воде был, на другой катер.
Вот, как в присказке — и в огне не сгорел, и в воде не утонул.
Ну что, не утомил я тебя?
— Нет, что Вы! Я как книгу интересную читала. Как же они дальше? Нам еще час гулять. Расскажите.
— Отцу инвалидность и пенсию дали. Можно было не работать. Так нет. Посидел дома три месяца и пошел мотористом в гараж скорой помощи. Да так наловчился левой здоровой и обгорелой правой рукой работать, с двумя пальцами, что стал лучшим специалистом по моторам в городе. К военным наградам потом еще и Орден Трудового Красного Знамени получил.
А в 46-м и я на свет появился.
