Григорий Федосеев - Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)
Как передать людям дневник? Эта потрёпанная, старенькая книжка — летопись трудных дней, наш прокурор, и наш защитник. В кармане оставить нельзя — вода обычно раздевает утопленников. Разве к ноге привязать?
Стаскиваю левый сапог, разрываю портянку и прибинтовываю дневник к ноге.
Река распухла, как будто присмирела, накрыла перекат. Плывёт мусор, мелкий валежник. Ещё несколько минут…
До слуха долетает шум. Вскидываю вверх голову. Взбивая воздух сильными крыльями, пугливо откачнулась от берега стая серых гусей, миновала кривун и с громким криком стала набирать высоту.
Дрогнуло сердце при виде вольных птиц. В их трубном кличе могучий призыв к жизни, ликующий голос свободы.
— Что же ты медлишь? -- шепчет Василий.
— Может, большую корягу нанесёт, и мы поймаемся за неё…
Меня вдруг обнадёживает эта мысль. А что если действительно уплыть на коряге! Сбрасываю с себя в реку сапоги, фуфайку. Так будет легче держаться на воде. Но как взять с собой больного? Он поворачивает ко мне лицо, обтянутое иссиня-жёлтой кожей, со впалыми глазницами. Из их тёмной глубины смотрят малюсенькие глаза. В них то же самое, что и в крике гусей, — жажда жизни.
— Успокойся, Василий, я привяжу тебя к своему поясу, и мы поймаемся за наносник.
Снимаю ремень, привязываю один конец к ремню Василия, другой пристёгиваю к своей левой руке повыше кисти. Теперь мы связаны. Больной успокаивается, и его взгляд мякнет, словно он этого ждал.
Вода стала прибывать быстрее. Гуще понесло деревья. Они проплывали в одиночку и купами, но все на недоступном для нас расстоянии. Уже заливает камень. Я держу Василия. Оба в воде. Меня всего трясёт — нервы вышли из повиновения.
Из-за кривуна выплывает огромная лиственница. Вначале показалась вершина, унизанная обломками сучьев, затем ствол с корневищем. Дерево медленно разворачивается на повороте, нацеливается на нас. Мы ждём его. Будь что будет!…
Василий смотрит на меня совершенно бессмысленными глазами. Вижу, его правая рука шевелится, тянется к ножу. В этот момент слух поражает крик. Что бы это значило? Но мысль приковывает лиственница. Она наплывает на нас острой вершиной, точно рогатина. Остаётся метров сто… шестьдесят… сорок… И вдруг животный страх захватывает меня. Не могу сдвинуться с места. В нервном припадке прикусываю нижнюю губу, и острая боль пробуждает сознание.
Хватаю Василия, подтаскиваю к краю камня. Ни раздумий, ни страха. Лиственница рядом. В последнюю, роковую минуту ловлю обезумевший взгляд Василия.
— Ради бога не теряйся! — и меня подхватывает мутный поток.
Цепляюсь за первый попавшийся сук. Подтягиваю левую руку, чувствую слабину и с ужасом замечаю, что со мною нет Василия. Не могу сообразить, как это случилось. Ищу его ногами в воде, кричу.
Вижу, на левой руке болтается кусок перерезанного ремня. Когда же он успел это сделать?
С трудом перебираюсь на ствол. Оглядываюсь. Василий остался на камне. Хочу попрощаться, но рот не разжимается. Ничего не соображаю. Меня несёт по глубокому каньону, прикрытому лоскутом вечернего неба. Берега залиты водой. За поворотом лобовая скала. Лиственница со всего разбега ударяется в неё, застревает, вершиной разворачивается и перегораживает русло. Поток сносит меня, бросает в буруны. Бьюсь с течением, хватаюсь за мелкий наносник. Он не выдерживает тяжести, тонет. Судорога сводит ноги. Рукам всё труднее удерживать отяжелевшее тело. Начинаю захлёбываться. К счастью, меня наносит на очередную скалу, хватаюсь за выступ.
Течение помогает мне выбраться на карниз и кое-как закрепиться. Сижу, согнувшись, свесив ноги в воду. Нет ножа. Не помню, когда сбросил с себя гимнастёрку, и с нею уплыли спички. Не могу согреться, точно на мне ледяной панцирь. Весь дрожу. Вот, кажется, и последний приют на этой беспокойной земле!
Мимо несутся смытые паводком деревья, пласты земли. Вижу, на обломке тополя плывут три куличка. Они держат путь на юг, туда, где нас ждут друзья. За куличками, явно чего-то испугавшись, пробегает по воде выводок крохалей. Их нагоняет продолжительный крик. Кажется, я слышал его ещё на камне. Не от этого ли бегут крохали?
Гул надвигается непрерывной волной, всё ближе, яснее. Может, медведь попал в беду или сохатого придавило наносником?
Нет, кажется, человек кричит. Неужели Василий плывёт на валежнике и зовёт меня?
Хочу приподняться. Страшная слабость. И вдруг всё смолкает. Только река шипит, перетирая песок, да гулко стучат голыши, уносимые водой.Жду…
Не галлюцинация ли это?
— У-гу-гу! — снова доносится до слуха.
Вижу, из-за кривуна появляется силуэт полуголого человека. Он стоит во весь рост, работает шестом, правит саликом.
Я срываю с себя рубашку, машу ему белым лоскутом,
— Сюда, Трофим, сюда! — И могучий инстинкт жизни захватывает меня.
Дуновение ветерка кажется материнской лаской.
— Прыгай, иначе пронесёт! — доносится голос Трофима.
Меня ловит отбойная волна. Не знаю, откуда сила взялась: руки машут, ноги отгребаются, Хватаюсь закоченевшими пальцами за салик, и теперь никакая сила, даже смерть, не оторвёт их от бревна. Трофим помогает мне выбраться из воды.
Губы забыли, как складывать слова. Смотрю на живого Василия, на улыбающегося Трофима, и страшное ощущение близости смерти пропадает. Мы снова вместе. Нас несёт река. По небу пылает закат. Мимо бегут розовеющие скалы. Ко мне возвращается ощущение бытия.
Трофим в моих глазах — исполин. Он превзошёл себя. Преодолел невероятное. Я не могу оторвать от него взгляда.
А он нагибается, левой свободной рукой обнимает меня. Его горячее дыхание обдаёт моё лицо.
— У первой таежки заночуем, отогреемся, а сейчас потерпите, — успокаивает он нас.
У ног Трофима лежит мокрой горкой Василий, кое-как завёрнутый в одежонку, с обрезанным ремнём на поясе. Из-под тяжёлых бровей смотрят на мир малюсенькие глаза. Они никого не узнают, ничего не видят, может, ещё и не знают, что приговор отменён и смерть отступила.
Река вспухла, подмяла под себя перекаты, уползает в невидимую даль ворчливым зверем. Путь открыт. Скалы уже кутаются в мутный завечерок.
— Не ты ли, Трофим, на заре камни сталкивал со скалы?
— Слышали?
— Да. Но нам и в голову не пришло, что это ты. На медведя свалили, дескать, он забавляется. А утром увидел в заводи твою шляпу, решил, что не выплыл.
— Тут прозевай — и смерть подберёт! — смеётся Трофим и торопливо рассказывает: — На берегу вспомнил, где-то мы выше камня наносник проплывали, решил вернуться к нему. Думал, успею до большой воды приплыть к вам, да не сразу в лесу без топора обернёшься. Огнём салик делал, замаялся. И, как на грех, после дождя вода сразу стала прибывать. Кое-как связал брёвна, а сам кричу, может, догадаются. Вытыкаюсь из-за последнего поворота, вроде место знакомое, а переката нет, затопило. Гляжу, Василий. Уже нахлебался. Поймал я его и дальше, а сам реву, голос вам подаю…
— Значит, твоя вина, Трофим, что из нас не получилось утопленников!
Огромная, всепоглощающая, острая до боли, радость заполняет меня. Да, мы спасены! Один из нас оказался сильнее обстоятельств, совершил это чудо.
Впереди становится просторно. За кривуном слева выплывает таежка. Мы подгребаемся к ней. Трофим соскакивает в воду, задерживает салик. Я чувствую, как с разбегу крайнее бревно ударяется о каменистый берег. Земля!…
Какой желанной стала для нас она! Только тот, кто был захвачен ураганом в море, лишился корабля, испытал на себе могущество морской стихии и после долгих, очень долгих дней чудом был выброшен на землю, тот поймёт наше состояние. Оно не поддаётся перу, кажется за пределами человеческой радости.
Я валюсь на замшелый бугорок, обнимаю его голыми руками. Вдруг сделалось легко-легко, словно я прильнул к материнской груди.
Земля, ты тут, заступница наша!…
Ко мне подходит Трофим, помогает подняться, и мы долго стоим обнявшись, как никогда близкие друг другу.
— Если и есть что прекраснее природы, и даже мечты, так это Человек! — и я ещё крепче обнимаю Трофима.
Недалеко от берега находим старую ель, гостеприимно разбросавшую вокруг ствола разлапистые ветки. Здесь сухо, не так дует и на всех хватит места.
Мы переносим Василия Николаевича с салика под ель. Укладываем на мягкий мох. Он молчит. Не чувствует под собою земли, не узнаёт нас. Раздеваем его, начинаем энергично растирать руки, ноги, грудь, спину.
У нас нет запасной одежды, ни постелей, ни куска хлеба. Но с нами сейчас будет костёр, наш старый верный друг.
У человека случается такой период, когда ему во всём везёт, всё ему даётся, один за другим следуют блестящие дни удач. Мы, кажется, переживаем этот период. Какая-то добрая рука, хотя и с великим трудом, отводит от нас несчастье. Мы ещё живы!
