Пепельная Луна - Ольга Михайловна Фарбер
Надежда покачала головой и взяла Катю за руку, как маленькую. Так она водила ее на детскую площадку, пока они не переехали жить к бабушке, когда жизнь стала иной. Катя послушно шла с матерью за руку, воспоминания накрыли ее с головой.
– Нет, это только наша с тобой история, и мы поставим в ней точку, Катюша.
Катя хотела ответить, но не смогла, к горлу подкатил ком, хотелось заплакать, как в детстве, – горючими слезами, бурно, искренне и просто так, не от большой взрослой, скрываемой годами обиды, а от мимолетного детского огорчения из-за не купленного мороженого.
Они шли по длинной аллее вслед за могильщиками, которые несли гроб к выкопанной утром могиле.
– И зачем я шубу надела? – посетовала Надежда.
– Так ведь холодно.
– Холодно, – как эхо повторила мать. – Но посмотри, ведь дождь вовсю идет. Разверзлись хляби небесные… Есть у тебя зонт?
Катя покачала головой. Всю ночь ей снился сон, как они хоронят отца под дождем и опускают гроб в наполненную водой могилу, но утром ничего не предвещало, что дождь действительно начнется.
Надежда порылась в сумке и достала старенький красный зонтик, которого едва хватало для одного человека.
– Мама, не надо, я не промокну, – Катя натянула на голову капюшон черной дубленки. – Вот, смотри, все хорошо.
– Хорошо, как же, – Надежда крепко взяла ее под руку и высоко подняла зонт. – Промокнешь как пить дать, а нам еще стоять на ветру.
Зонтик не только не прикрывал от сырости, но и без конца выворачивался на другую сторону от порывов ветра.
Катя чуть не ступила в огромную лужу, слегка прихваченную льдом.
– Катя, под ноги смотри! – обычным повелительным тоном сказала ей мать.
«Да, в такой луже и утонуть можно», – то ли ответила, то ли подумала Катя. Реальность казалась ей настолько неправдоподобной, что невозможно было понять, происходит все во сне или наяву. Они вдвоем под красным зонтиком, который напоминает воздушный шарик на детском празднике и так нелепо выглядит здесь, на кладбище.
В конце концов, нет разницы, ответила она Надежде или не ответила, ведь в этой полуреальности они обмениваются какими-то ненужными, пустыми, ничего не значащими словами, хотя каждая чувствует и хочет говорить о чем-то другом, важном для них обеих.
Голос матери звучал то заботливо и нежно, то с угрозой и сердито. Обычным было только то, что Катя, как и в детстве, пыталась по тону угадать ее настроение и боялась ошибиться.
Катя вопросительно посмотрела на нее. Мать остановилась, сняла перчатку и поднесла искалеченную ладонь так близко к глазам Кати, что та отшатнулась.
– Мама, что ты?
Надежда хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Наконец, с усилием произнесла:
– Катя, это – моя вина! Доченька, родная моя, прости! Прости меня… Я люблю тебя! Ты – самая лучшая дочь.
Налетевший ветер вывернул зонтик, Надежда схватилась за спицы, но поздно: порыв был так силен, а зонт так стар, что проиграл эту схватку и безвольно повис, не в силах больше защищать от дождя. Стянутая с руки перчатка упала в грязь.
Надежда горестно махнула рукой, уткнулась в плечо дочери и затряслась от беззвучного рыдания. Катя обняла ее и тоже заревела – как в детстве: не от нанесенных обид, а от того, что жизнь несовершенна, зонтики ломаются и смерть отбирает родных людей, которые почему-то стали чужими.
Обнявшись и поддерживая друг друга, они с матерью дошли до могилы. В ней не было воды, как виделось Кате минувшей ночью во сне. Но дождь был точно таким же: крупные капли текли по лицу, смешиваясь со слезами.
Ночью Кате снилась январская московская метель, которая накрыла их с отцом, когда они шли по Арбату. Она зажмурилась, а отец заслонил ее своей спиной от ветра, достал из кармана клетчатый носовой платок и смахнул снежинки с лица.
У нее закружилась голова от нахлынувшей нежности, от того, что она снова стала папиной любимой дочкой. Он быстро говорил ей что-то, но Кате это было неважно. Издалека до нее доносились обрывки фраз: «Ты пойми, мне и в голову не могло прийти то, что Надежда подумала. Да как бы я посмел… И тут она в комнату вошла… слова не дала сказать, побелела как полотно. Когда увидел, что она взяла стакан… больше всего я за тебя испугался. Ты же такая ранимая, такая маленькая…»
Отец взял ее за плечи, она увидела вблизи знакомое с детства лицо и мгновенно поняла, что на самом деле никогда не забывала его. Хранила в памяти, но не могла открыть запертую дверцу к запретному образу. Она заметила глубокие морщины на лбу отца, много мелких морщинок вокруг глаз, которые как-то потускнели, как будто выгорели на солнце, появились коричневые старческие пятнышки над переносицей и возле носа. Это был постаревший отец взрослой девочки Кати.
– И когда твоя мама сказала, – продолжал он, – что именно для тебя будет лучше, чтобы мы расстались, я поверил ей и сдался, перестал вам звонить. Потом перестройка началась, институт наш развалился, я уехал в Америку на два года, ну а когда вернулся, получил «тортик» в виде Марины. Она ведь и правда караулила меня с тортом на лестнице, а я был одинок и никому не нужен…
– Ты мне, мне, мне всегда был нужен! – прошептала Катя и порывисто обняла его за шею. Теперь они были почти одного роста, а в детстве он всегда казался ей великаном.
– Папа! Папочка, я люблю тебя.
– Неужели ты можешь простить меня?
– Да! Да-да-да! – и Катя закружилась в своем клетчатом пальтишке посреди Арбата, запрокинув голову и подставляя лицо веселым снежинкам. Такая маленькая и счастливая.
– Катя, чего ты задумалась, – мать тронула ее за рукав. – Смотри, снег пошел! Рано-то как…
Большая серая туча, принесенная ветром с севера, насупилась и уронила на город первые крупные снежинки. Они смешивались с горячими слезами и тут же таяли на щеках, как во сне.
Катя бросила горсть земли в могилу и отошла на полшага. Работники слаженно замахали лопатами, желая поскорее справиться, потому что их ждал следующий заказ. Вскоре могила превратилась в небольшой снежный холм. Красные гвоздики казались на нем каплями крови, разбрызганными по белой скатерти.
Надежда взяла Катю под руку. Они постояли еще в той тихой снежной тишине, которая не требует слов, и медленно пошли по аллее. Сквозь пелену набирающего силу снегопада справа на них смотрела с маленькой фотографии над своей могилой Аня Грувер, и снег шелестел: «Девочки, бедные мои девочки», –
