Записки народного судьи Семена Бузыкина (Повести и рассказы) - Виктор Александрович Курочкин
Анастас пристально смотрел на сына.
— У соседа, Ивана Лукова. Понимаешь?
Анастас, не отвечая, продолжал разглядывать сына.
— Что же ты молчишь, отец?
Анастас приподнял голову и улыбнулся наивно, по-детски:
— Чего ты говоришь-то?
— Ты, отец, будешь жить здесь, у Ивана Лукова, — повторил Андрей.
— Эва, у чужих людей жить. А свой-то дом на что? — возразил Анастас.
— Так надо, отец.
— Ну коли так. надо, тогда что ж, поживу, — нехотя согласился старик.
— Ну вот и молодец, — обрадованно подхватил Андрей, — а через год мы тебя заберем в город. Понимаешь?
Анастас кивнул головой, пожевал губами и тихо спросил:
— Старуха-то моя разве уж померла?
— Да, отец.
Анастас отвернулся к стене и натянул на голову одеяло.
Когда Андрей с Зинаидой Петровной выходили из дому, Настя плюнула им вслед и сказала:
— Бесстыжие охломоны!
— Шаромыжники! А ну их… — добавил Иван и крепкими матюками обложил Засухиных.
Через полчаса Анастас сидел за столом между старшей дочерью Луковых Раей и младшей Лидочкой. Он хлебал из общей алюминиевой миски мясной наваристый суп, хлебал и похваливал.
Супруги Луковы, приняв в дом Анастаса, с первого же дня зачислили его равноправным членом семьи. Это означало для Анастаса: ешь, пей, спи. Надо будет — выругают или пожалеют; о каких-либо привилегиях или особом внимании и не мечтай. Они твердо верили, что особое внимание не только балует, но и унижает человека.
Настя днями пропадала на молочной ферме. Иван — в строительной бригаде. Старшая дочь училась и после уроков помогала матери на ферме. Лидочка совсем была мала: она первый год ходила в школу.
Несколько дней Анастас пластом лежал на койке, не отрываясь смотрел в потолок и что-то шептал про себя. Лидочка прибегала из школы, всплескивала ладошками, качала головой и, как взрослая, говорила нараспев:
— Надо же подумать — все лежит. И как тебе, дед, не надоест лежать?
Анастас слушал, улыбался, поглаживал бороду.
— Вот еще, улыбается, как маленький! — нарочито возмущенным, голосом выкрикивала Лидочка и, подскочив к Анастасу, принималась тормошить его: — Вставай, вставай, а то пролежни належишь. Да ну вставай, дед, обедать будем!
При слове «обед» старик поднимался, опускал на пол ноги. Лидочка усаживала деда за стол, потом доставала из подпола отпотевшую крынку с молоком.
Как-то Лидочке вздумалось накормить Анастаса щами. Длинной кочергой она подцепила в печке полуведерный чугун со щами и опрокинула его. Перепуганная насмерть Лидочка не знала, куда спрятаться. Она очень боялась матери, у которой был вспыльчивый характер и хлесткая рука.
Когда Настя пришла с работы и увидела в печке перевернутый котел, она позеленела от злости и, вытащив из веника прут, бросилась искать дочку. Заглянула под кровать, слазила в подпол, на чердак, обшарила все утлы в сенях, во дворе и, не найдя, пообещала расправиться с ней, как только явится домой.
Начало смеркаться. Прибежала с фермы Рая, вскоре пришел с работы и отец. Пора было ужинать. Лида не являлась. Настя забеспокоилась. Уже совсем стемнело, когда Луковы отправились искать дочку. Поиски были долгими и шумными: вся деревня поднялась на ноги. Настя, обезумев, носилась по улице, истошным голосом вызывала Лиду. Она вначале грозилась запороть ее до смерти, потом начала умолять и клясться, что ей ничего не будет, а потом заревела на всю деревню дурным голосом.
Была глубокая ночь, когда Луковы вернулись домой ни с чем. Настя неутешно плакала. Молчаливый Иван грубо прикрикнул на нее и приказал собирать ужин. Настя, глотая слезы, накрыла стол и пошла будить Анастаса. Откинув одеяло, она радостно заголосила.
— Ах ты, негодная овца! Что же ты со мной делаешь?!
Под боком Анастаса, свернувшись, безмятежно посапывала Лида.
Так между старым и малой завязалась дружба. Лида отца не боялась. У него хоть на голове пляши, слова не скажет. Зато матери под горячую руку не попадайся. И Анастас явился для нее надежной защитой. Когда после очередной проказы Лида пряталась за спину Анастаса, Настя ее не трогала, а только грозила:
— Ну погоди, выпорю, так выпорю — живого места не оставлю.
Прошла неделя. Анастас не выходил из дому. Почти все время лежал в своем углу, уставясь в потолок, вытянув поверх одеяла длинные вялые руки… И вдруг в то утро пропал…
Лидочка разыскала старика в саду и привела домой. Настя резко отчитала Анастаса:
— Ты куда ушел без спроса, а? Кто тебе такую волю дал? А?
— Как куда? Гулять, — невозмутимо ответил Анастас.
— Какой гулена нашелся! Ты посмотри только на себя. Срам. А рубаха-то, рубаха! Словно корова жевала. Лида, достань-ка из комода батькину красную рубаху.
Напяливая на Анастаса рубаху, Настя продолжала пилить старика:
— И зачем я навязала тебя на свою шею? Потому что дура, вот зачем. Ты думаешь, велика мне радость — твои двадцать рублей? Да разве это деньги? Тьфу!.. Я сама на ферме много больше выгоняю.
— Мамка, хватит ругаться, — укоризненно протянула Лида
— Я не ругаюсь, правду говорю. А правду никому не побоюсь в глаза сказать, — отрезала Настя и критически осмотрела наряд Анастаса. — Не очень-то чтоб очень. Ну да не на свадьбу… Разве воротник сузить.
В широкой Ивановой рубахе Анастас утонул. Торчала лишь круглая, как клубок шерсти, голова с маленьким скомканным лицом. Настя подшила воротник, застегнула пуговицы и, запрятав подол рубахи старику в штаны, погрозила пальцем:
— Взяла я тебя из жалости. А коли так — соблюдай порядок… дисциплину. А будешь нарушать мою дисциплину, так я быстро распоряжусь — в багаж и на станцию. Пусть с тобой в городе культурные нянчатся, а у меня, запомни, не богадельня.
Анастас слушал, улыбался, и трудно было понять, чему он радовался. Тому, что его приютили из жалости, или тому, что на нем новая красная рубаха, которая старику очень нравилась.
На другой день с утра он опять околачивал палкой дощатые ставни. На третий день — тоже. И все чаще и подолгу пропадал в саду. К нему возвращалась жажда деятельности. Он вдруг принимался окапывать давно одичавший куст крыжовника и работал до тех пор, пока его взгляд случайно не останавливался на куче дров. Он бросал лопату и шел укладывать в поленницу дрова. Но и это дело быстро забывал и начинал заделывать дупло старой липы. Липа была ровесница Анастасу и готовилась при первом сильном ветре свалиться. Сердцевина у нее сгнила, и ствол при ударе гудел, как труба. Эта работа тоже скоро останавливалась из-за консервной банки, которая случайно попадала старику под ноги. Анастас поднимал банку, вытряхивал из нее мусор и радовался как ребенок:
— Эх, банка хороша!
