Михаил Пришвин - Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли

Вчера открывались толстые почки бузины, а сегодня это не почки, а зеленая кашица в темно-красных прилистниках. Острыми шильцами зелеными наклюнулась черемуха, и шоколадные издали березовые почки, наверно, уже с зелеными хвостиками.

Смотришь вверх, и до самого верху лиственного дерева, и смотришь вниз, и до самого низу подлеска, до самой земли все почки и почки раскрываются, посидишь на пне сколько-нибудь и видишь перемену.

Нет сомнения, что в природе приближается какая-то перемена: вчера с утра чуть заметно прошла заминка, а сегодня с утра небо покрылось неровными облаками и даже брызнул дождик такой редкий, что на открытом месте можно в книжку записывать.

Деревья развертываются так скоро, что если часа два пропустить и вернуться на то же место, непременно что-нибудь случится.

Река очень спешит, и в ней из-за спеха вьюнками завиваются струи-быстрики, вертящие воду вокруг себя.

Но река величаво несет свою воду, и какое ей дело до этих вьюнков: крутясь, плывут они вместе с водой, как недавно плыли льдины.

Роскошное утро, везде блестит роса на траве. Окапывали малину, яблони, вырубали колья для малины, вычистил и привел в порядок гараж, инструменты.

Но ничего, даже весь цвет, вся радость весны не могут мне дать сами по себе удовлетворения, если я сам на все не отвечу записью своих образов или мыслей.

Как что-нибудь шевельнется такое во мне, так и радость является.

Вчера к вечеру снизилось до 4-12, а утром 4–6. Но зато небо все чистое, солнце бросилось на леса, роса бросилась на травы, и даже там, где никогда не бывает росы, теперь ярко заблестели капельки смолы, вытекающие из коры хвойного дерева.

Березы дымятся зеленью, и так уже стало густо в кронах, что насквозь, как бывает, теперь уже не видно, и когда в зелень плюхается ворона, то не сразу даже и ее разглядишь.

С утра чуть-чуть замылилось, и ветер шалит. Боялся за май, но все обошлось, день загорелся, все кругом зазеленело, и черный дальний хвойный лес от зелени белых берез поседел.

Орех распускается. Зеленые птички величиной в шляпку обойного гвоздика во множестве, но все-таки редковато расселись по тонким веточкам и остались с распростертыми крылышками.

«Летите, летите!» – беспокоит их ветер. Но листики еще не понимают тревоги, не знают забот: как сели, так и сидят, невинные и удивленные.

В березах девишник.

Дуб не верит цветам земным и небесным, зеленеющим дорожкам, золотым сережкам ореха и всему, что называется весной. Еще весной света на белом снегу он оставлял свою голубую тень. Теперь внизу вытаяла его старая листва, и на ней лежала темная тень его корявого скелета. Да, он просто не верил весне.

И много еще совершится чудес в природе, пока зеленая трава и цветы выбьются из-под его старой листвы, и в цветах ликующей весны старик свою тень похоронит и начнет сам распускаться. Тогда в нашем климате природа труд распускания дуба берет на себя и от этого сама холодеет.

– Что-то холодно! – говорят наши друзья.

И другие им отвечают:

– Это дуб распускается!

Великолепное предмайское утро. Все зеленеет, трава, деревья, на горизонте шоколадного цвета березы с такими густыми почками, что птица сядет и скроется. Так все идет правильно: март – свет, апрель – вода, май – цвет.

Лес не одет, пахнет корой и березовым соком. Чуть дымится первая зелень на ивах, оживают зеленя, обозначаются дорожки лесные. Первая кукушка сегодня и первый жук прожундел.

Первый раз услышал кукушку, но уже не загадывал, сколько мне жить, успеть только работу кончить – вот мое желание.

Возвращаясь домой, среди темных деревьев нашел полянку, где сошлись белые березы, и я их застал.

Они еще совсем неодеты, но так полны сока, что пахнут, но не запах дает знать, что живые они, а не знаю что, – ну, вот смотришь на них и чувствуешь: живые!

Праздник – это встреча гостей в каждом доме. Первое мая – это праздник гостей и особенно в природе: миллионы и миллионы гостей.

Ночью температура была под нулем. Топили печку. Небо как пахота на светлой земле, и у нас на пахоте бывают темные огрехи, а тут на светлой земле голубые просветы.

Вчера в лесу на солнечной просеке между стеной берез высоких и молодых было очень тихо от угрева. И очень странно было чувствовать себя в неподвижности, а они все на глазах у тебя движутся и растут.

На одном ароматном ярко-зеленом, смолисто-блестящем листике припал и замер маленький переливчато-сине-зеленый жучок. Я согнал его щелчком, а всю ветку протянул к себе, и припал к ней лицом своим, и вдыхал в себя аромат. Все было прекрасно, только я чего-то напугался и, стараясь не думать, поспешил вернуться домой.

В этой весенней радости, когда я сидел на пне с опущенной головой, прилетела какая-то птица с белыми перьями, и в то же время души моей коснулась какая-то утрата, но так не больно, что и не вспомнилась.

Я все-таки делал усилие, чтобы определилась форма этого нелепого чувства, и в то же время все думал о птице с белыми перьями, перебирая всех известных мне птиц. Только уже дома, увидев в окно сороку, я понял, что птица с белыми перьями была сорока.

А какая утрата коснулась моей радости, я так и не узнал…

Ночью только +2. Утро царственное: ради таких утр с радостью терпел бы майские и всякие холода.

Май

На лесной дорожке на зеленой травинке, острым кончиком, как штыком, пробивающей себе среди прошлогодней суши и всякого желтого хлахма путь к небу и солнцу, заметил на самом штыке каплю росы.

Вчера совсем уже собралось потеплеть, но подул сибирский ветер, среди яркого дня стало холодно, а ночь была на нуле.

Яблони еще не расцвели, и говорят, им не будет вреда от мороза, а черемухе все равно: не мороз, так люди сломают.

Не очень жаркие, дивные майские дни, зеленеют липы на улице Горького, зеленеют веточки чего-нибудь возле каждой лачуги в переулках, и каждой веточке соответствует где-нибудь подобная вспышка в душе человеческой.

Воздух насыщен теплым паром, и небо закрыто, и только на востоке сквозь двойные-тройные завесы пробилось светлое окно голубое. В нашем доме и вокруг него все, как сказано о шестом дне творения, – что творец все оглядел вокруг себя и сказал:

– Молодец я, все хорошо!

Есть в звучных боровинах такая тишина, что слышно «ку-ку», как удары, и когда, слушая это, поднимаешь голову и поглядишь на стену хвойного леса, то на темной стене от каждого «ку-ку» показывается березка в такой прозрачно-зеленой одежде, что сквозь нее все видно в бору.

Раз «ку-ку» – и березка, второе «ку-ку» – вторая березка, а первая, само собой, остается. И тогда, считая «ку-ку» с загадом «сколько мне жить?», остановишься со счетом: считать нечего! Тут начинаешь считать волшебные березки, выступающие нежной зеленью из темного бора.

Вдыхая аромат цветов, коры, прошлогодних листьев, всегда волнуешься чем-то близким к воспоминанию. Но бывает, среди этих ароматов явится такое, что прямо требует вспомнить, как при встрече с тем, кого хорошо знаешь в существе, но не можешь назвать его по имени и определиться в отношениях с ним.

Вот все эти воспоминательные ароматы соединены с детством: это что-то там произошло при первой встрече с таким ароматом. Так, может быть, и все наше сознание выросло из этого детского материала, оставаясь с тех пор, когда жил бессознательно?

Все, что я узнаю, все это было со всеми, новым является лишь то, что я сознаю бывшее и открываю его сознанию всех.

Яркий луч попал в темный лес и открыл, что этой ночью паук с молодых верхних листиков от макушки маленькой рябины протянул к молодому дубу сверкающий путь.

Такое солнце, такие лучи пробили даже и густую темную зелень елок, и там в густоте блеснул, как зеркало, мокрый от сока пень срезанной березы.

Стало много теплее, и полился дождь. Весь день шел теплый, и мы думали, что вот теперь прошли холода и начнут петь соловьи. Но к вечеру после дождя обложилось все небо и стало опять холоднеть.

И все-таки воздух кругом пропитан ароматом смолистых листьев. Липа наконец подняла и расправила блестящие листья. Дуб расправляет листья еще коричневые. Черемуха облетает и пахнет медом.

Иногда попадается в лесу на пути дерево, и на нем, задрав хвост, кукушка произносит свое обыкновенное «ку-ку». Но это не настоящая наша таинственная кукушка.