Алексей Писемский - Взбаламученное море
– Младенец, я уж и не знаю, что это такое! – отвечала Софи.
– А, младенец! – повторил Бакланов по-прежнему тихо: – да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?
– Божеский какой-то огонь в глазах.
– А ты видишь эти волоски сбившиеся… это они ведь на облаках плывут… это ветер их немножко раздул, – продолжал Бакланов.
– А вот она-то хороша!
– Она плывет… идет… она мать… она уничтожена, чувствует Бога на руках…
Софи продолжала смотреть.
– Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. – толковал ей Бакланов.
– Да, – подтверждала Софи.
Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.
– Ну! – сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.
– Пойдем! – отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.
2. Немецкий вечер и немецкий вечер
– Я не могу больше уж этого есть, – говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.
– Ужасно! – сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.
– Garcon! – крикнул Бакланов.
– Monsieur! – отозвался тот с шиком парижского гарсона.
– Возьми! – сказал Бакланов.
– Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
– Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
– Vous etes russische gentlemen! – произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
– Вы тоже путешествуете? – сказал он.
– Да-с! – отвечал купец, боязно на него посмотрев.
– Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
Купец обвел кругом себя глазами.
– По делам своим, – известно-с! – сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.
«И языки еще иностранные знает, скотина этакая!..» – подумал про себя Бакланов.
Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.
Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.
Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.
Бакланов заговорил с ними.
– Вы, вероятно, тоже иностранка?
– О, нет, мы саксонки! – отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.
– И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!
– О, да, мы должны все осмотреть, – крикнули девушки.
Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.
Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.
– Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! – сказал он Софи.
– Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!
Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.
Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.
Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.
В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!
Путешественники наши наконец утомились.
– Домой! – сказала Софи, приподымаясь.
– Allons! – произнес Бакланов.
Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.
– Как чудно сегодня день провели! – заговорил Бакланов первый.
– Да! – отвечала Софи.
– Завтра, – продолжал он: – как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.
– А я, – подхватила Софи: – пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.
– Сойдемся мы, значит, на Брюлевской террасе часам к двум?
– Да, – подтвердила Софи.
3. Другой день в Дрездене
Поутру Софи отправилась на прогулку гораздо позднее Бакланова. Он еще часов в десять, проходя мимо ее номера, торопливо крикнул ей:
– Ну, я иду!
– Ступайте! – сказала ему Софи. Из отеля она потом вышла какою-то несколько таинственною и робкою походкой.
– Ayez la complaisance, monsieur, de me dire ou est la poste? – обратилась она к одному человеку.
Тот сделал какую-то мину из лица, развел руками и прошел мимо.
Софи сконфузилась и обратилась в более уже пожилому мужчине (по белому галстуху она догадалась, что это должен быть пастор).
– Montrez-moi votre lettre! – сказал ей тот почти строгим голосом.
Софи робко подала ему письмо.
– A Petersbourg, monsieur Petzoloff! – произнес вслух немец.
Софи все это время обертывалась, как бы боясь, чтобы не подслушал кто.
– Voila! – произнес пастор и тут же опустил письмо в прибитый перед самыми их глазами ящик.
Софи поблагодарила его милым наклонением головы и прошла в сад.
Сначала она села на одну из лавочек, с целью помечтать.
Помечтала и пошла потом ходить.
Походила, остановилась и с большим вниманием посмотрела на один из открывавшихся видов.
Снова села.
Скука ясно была видна на ее лице.
Она встала и пошла из сада по улице, остановилась перед одною церковью, полюбовалась и хотела-было внутрь зайти, но заперто!
Сойдя со ступеней храма, она вошла не то в лавочку, не то в аптеку, купила там мыла и духов; но, отойдя немного от лавочки и понюхав духи, бросила их на тротуар: такие они были гадкие!
Далее она решительно не знала, что с собой делать, и возвратилась на Брюлевскую террасу.
Всего еще было 12 часов.
Через полчаса, впрочем, явился туда и Бакланов, запыленный и усталый.
Он поутру прямо и проворно прошел в галлерею; в двух комнатах останавливался перед каждою картиной, справляясь с каталогом, делал глубокомысленную мину, записывал у себя что-то такое в книжке; в третьей начал он хвататься за голову; с каталогом уж более не справлялся, и наконец следующие комнаты прошел совершенно быстро и сел против Мадонны. Потом вдруг вскочил, как бы вспомнив что-то, и вышел снова в прежние комнаты, снова начал останавливаться перед каждою картиной, записывать в памятную книжку… Между тем у него во рту стало становиться сухо и поламывало ноги. Не давая себе хорошенько отчета, он пошел, пошел и совсем вышел из галлереи.
Но на террасу ему совестно было итти. Он решился пройтись по улицам и, не желая встретиться с Софи, бродил по самым глухим переулкам; а тут, как нарочно, поднялся ветер, который дул ему в глаза и рот, так что Бакланов беспрестанно отплевывался и уж самым скорым шагом отправился на террасу.
– Фу, поработал же сегодня! – сказал он, усаживаясь подле Софи.
– Все осмотрел? – спросила она.
– Все!.. – отвечал Бакланов.
– Стало, мы можем уехать сегодня отсюда. Мне через месяц непременно надобно быть в Париже.
Последние слова Софи почему-то произнесла несовсем спокойным голосом.
– Куда же ехать? – спросил Бакланов.
– В Баден, на воды; там преприятное, говорят, общество, – подхватила Софи с живостью.
– Хорошо, – отвечал Бакланов, зевая во весь рот.
4. Рулетка
Баден-Баден был в самом разгаре своего сезона. Опершись на перила мостика, идущего от отеля «Европы», стоял Бакланов в каком-то упоении. Под ним шумел источник. Кругом пели птицы. оздух был как молоком пропитан. Впереди виднелся Conversations-Haus, а за ним высокие горы.
Они часа уже три как приехали, но Софи все еще одевалась. Горничная хлопотливо и беспрестанно входила и выходила от нее то за водой, то гладить платье, воротнички.
– Что ты так хлопочешь? – спрашивала ее другая горничная, служащая в нижнем этаже.
– С одной госпожой!.. Она очень хороша собой, – отвечала первая горничная и показала своей подруге, вынув из кармана, червонец.
– Гм, гм! – произнесла та.
Когда Софи вышла наконец из номера, в шляпке и белом бурнусе, горничная не утерпела и сказала ей:
– Vous etes bien jolie, madame!
Софи с улыбкой поблагодарила ее наклонением головы.
Стоявший внизу обер-кельнер в белых штанах и белом галстухе, когда проходила она, закусив как-то губы и засунув палец в ключ, стал им колотить себя по ноге.
Софи прямо подошла к Бакланову.
– Как ты хороша, однако, сегодня! – невольно проговорил он.
Софи, гордо закинув головку, подала ему руку. Чтобы нарядиться и выйти на водах на гулянье, она как будто была рождена для этого!
Перед Конверсационною залой играла музыка.
Софи и Бакланов сели.
При этом обратила на них внимание даже одна, как впоследствии оказалось, владетельная особа, путешествующая инкогнито, которая несколько времени лорнировала их.
