Сестрины колокола - Ларс Миттинг
Но возчики не прекращали поисков и обнаруживали все больше подозрительных моментов. Они нашли затоптанную в снег веревку обвязки, перерезанную ножом. Прекратив работу, договорились, что продолжат, только если им пообещают оплатить все сполна; они стояли на том, что покойный Шёнауэр специально утопил свой груз.
И как раз тут дело повернулось другим боком. Спохватились, что пропал Арвид Налле, дурковатый парень, которого нельзя было оставлять одного. Утром он вместе с братом отправился посмотреть на рабочих лошадей, но в суматохе куда-то подевался. Народу на лед набежало много, и брат хватился Арвида не сразу. Люди увлеченно подзуживали друг друга, а брат Арвида громко звал его, бегая среди толпы, и в конце концов заметил его в лесу на другом берегу озера. Тот брел по колено в снегу с северной стороны, где ему совершенно незачем было болтаться, и волок за собой что-то тяжелое и неровное. Оказалось, это насквозь промокшее пальто, которое смерзлось в бесформенную ледышку с какими-то красными продолговатыми пятнышками. Арвид тащил пальто за рукав, и оно оставляло в снегу глубокий след. Когда же Арвид подошел совсем близко, многие узнали рыжее пальто Герхарда Шёнауэра с вышитыми вокруг петель восьмерками.
Арвид Налле объяснялся бестолково, но с помощью брата удалось выяснить, что пальто было найдено у северного берега озера. Сельчане потянулись туда длинной, но редкой вереницей, самые шустрые впереди, медлительные в конце. Зевак набралось с сотню, и, добравшись до места, они вынуждены были признать, что день выдался не таким уж занятным. Потому что одно дело – поучаствовать в становлении легенды, материал которой податлив и охотно меняет форму, не оказывая сопротивления, и совсем другое дело – лицезреть замерзшего в снегу человека.
Съежившись и обеими руками прикрывая пах, он лежал лицом вниз на убогом ложе из еловых лап, в промокших сапогах, со льдинками в волосах, а рядом валялась кучка хвороста – вероятно, он намеревался развести костер. Из его пальцев выпал и валялся на снегу разбухший спичечный коробок с немецкой этикеткой. Жители гор протолкнулись поближе, опустились на колени возле тела без верхней одежды и поведали, что переохлаждение обманывает чувства: жертва мороза ощущает жар и начинает срывать с себя одежду. Постепенно изнурение притупляет способность мыслить, и бедняга погибает сравнительно легкой смертью.
* * *
Но высшие силы, что бы под ними ни понимали, имели иные виды на Герхарда Шёнауэра, им было недостаточно просто дать ему скончаться возле озера Лёснес на глазах у девяти десятков любопытствующих. Он бормотал что-то по-немецки, беспомощно ворочался, словно просыпающаяся от зимней спячки муха на подоконнике, не в состоянии ни защитить себя, ни понять, где он, что с ним и наблюдают ли за ним. Народу собралось достаточно, чтобы донести его до тех же саней, с которых скатились Сестрины колокола, и довезти до усадьбы пастора, где их встретил мрачный и неузнаваемый Кай Швейгорд. Шёнауэра отнесли в спальню, Швейгорд сам раздел его и приказал, чтобы печку раскочегарили не сразу. Посмотрев на ступни и руки Шёнауэра, Маргит Брессум сказала, что надо послать за доктором и попросить, чтобы тот прихватил с собой пилу: похоже, придется ампутировать.
Швейгорд опустился на корточки и обхватил ступни Шёнауэра руками.
Долго сидел так. Потом обхватил руками ладони Шёнауэра и так же долго не выпускал их из своих рук.
– Принесите распятие из моего кабинета и повесьте над его постелью.
Старшая горничная сделала, как было велено.
– Никакой пилы, пока не будем точно знать, что без этого не обойтись, – распорядился Швейгорд.
Расстроенная старшая горничная, бестолково мечась по комнате, задернула занавески и принялась подметать перед печкой.
– Да не надо, – сказал Кай Швейгорд. – Приведите Астрид Хекне. Будет ходить за ним.
– Ее? Сюды? Что такое говорит господин пастор?!
– Я знаю, что говорю.
– А люди-то чё скажут?
– Спит пусть в соседней комнате, пришлите ей туда еды и дайте ключ от двери. Меня не волнует, что скажут люди. С этого момента важно только то, что говорит Господь Бог.
* * *
Кай Швейгорд стоял на коленях в спальне.
А теперь еще и убийство, подумал он. Если Шёнауэр умрет, это будет расцениваться как убийство.
Незадолго до этого в пасторской усадьбе появилась Астрид; он узнал звук ее шагов, донесшийся из коридора, но не отважился встретиться с ней. Так и сидел в одиночестве, такой мертвенно-бледный, что поломойка, заглянув к нему, не осмелилась войти. Пастор сидел, мучаясь раскаянием за то, что предал Астрид Хекне и самого себя. Все, что раньше сулило возможность счастья, рассыпалось и было втоптано в пыль. А теперь что уж, с тем же успехом он мог бы пытаться приделать к прошлогодней рождественской елке опавшие иголки.
Сложив ладони, он постучал костяшками больших пальцев по лбу так, чтобы в голове зазвенело.
«Дай ответ, – молил он. – Дай мне ответ, Господь Бог, почему в моих жилах течет эта черная как деготь жижа? Зола, уксус и желчь. Скажи мне, как избавиться от этого. Скажи мне, могу ли я вообще быть пастором, хочешь ли ты, чтобы я был пастором?»
Грубые доски пола. Голые стены. Погасший очаг.
«Да отвечай же!»
А ведь он прекрасно знал и сам говорил об этом в проповедях, что особенность веры состоит в том, что вера только тогда является верой, когда не дает ответов и не приводит доказательств. Но дух сопротивления прочно засел в нем эдаким булыжником, и он не знал, сколько места этот камень занимает – может, заполняет его целиком и слой земли, на котором могло бы что-то произрасти, обманчиво тонок.
В очередной раз Кай
