Кто прав? - Фёдор Фёдорович Тютчев
Денщик
( Повесть)
Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И — бог тебе судья!
«Зеленый Шум» Н. Некрасова
Не гулял с кистенем я в дремучем лесу, Не лежал я во рву в непроглядную ночь,— Я свой век загубил за девицу-красу...
«Огородник» Н. Некрасова
I
Алексей Сергеевич Ястребов, штабс-капитан N** драгунского полка, проснулся ранее обыкновенного и, по привычке, не любя долго нежиться в постели, немедленно встал и облекся в бухарский халат и туфли. Это был мужчина выше среднего роста, сухощавый, стройный, с правильными, приятными чертами лица. От матери молдаванки он унаследовал смуглый цвет кожи, большие, темные, впалые глаза и белые, как снег, ровные зубы. Отец его, из старинной великорусской семьи, оставил сыну в наследство несколько толстоватый нос, да свое добродушие и честную прямоту характера. На вид Алексею Сергеевичу казалось лет под пятьдесят; в черной, как смоль, бороде его, красиво расчесанной на две стороны, и в черных, слегка вьющихся волосах кое-где уже пробивались сединки. В действительности же ему только что исполнилось тридцать шесть лет. Несмотря на свою красивую наружность, штабс-капитан Ястребов никогда не числился в легионе провинциальных донжуанов и ловеласов. Для этого он был слишком скромен, нелюдим и серьезен. Сын небогатых родителей, с самых малых лет оторванный от семьи и отданный в один из корпусов1, Алексей Сергеевич прошел всю трудную жизнь небогатого кадета, без связей и протекций. Родители его умерли, когда Ястребов только что перешел в старшие классы. Юношу на свое попечение взял дядя, брат отца, мрачный, суровый старик, которого Ястребов никогда в глаза не видал. Все заботы дядюшки ограничивались высылкой дважды в год, к рождеству и пасхе, небольших деньжонок и коротких, в высшей степени лаконических записок в таком роде:
«Друг мой милый, Леша, я здоров, чего от души и тебе желаю. Учись, не шали и помни всегда, что ты сын не какого-нибудь маркера2, а потомственного дворянина,— помни это и поступай так, чтобы никогда не пришлось краснеть за свои поступки.
Обнимаю, любящий тебя твой дядя Урван Ястребов».
Алексей Сергеевич хотя в душе и питал влечение к лошадям и конному строю, но, не имея средств, решил по окончании курса выйти в пехоту, но перед самым последним выпускным экзаменом он получил известие о неожиданной смерти дяди. Алексей Сергеевич был единственным его наследником. Тотчас после экзаменов он взял отпуск и поскакал в Семихолмное — имение дяди.
Имение это, стоившее, по крайней мере, тысяч шестьдесят, он продал через посредство какого-то фактора3 за сорок тысяч, да и те получил такими бумагами, при реализиро-вании которых пришлось еще потерять тысячи четыре. Но для него тридцать пять тысяч казались огромным состоянием. Он перевелся в один из драгунских полков. Смолоду не избалованный, привыкший жить аккуратно, Алексей Сергеевич и в полку вел жизнь скромную и умеренную. Некоторые из товарищей называли его скупым, но Ястребов не был скуп, а просто, не имея прежде в своем распоряжении больших денег, он приучился относиться к ним бережно и не любил мотать без толку. К тому же и характер у него был несколько угрюмый: он избегал шумных и веселых обществ. Любимым препровождением времени его было лежать на кушетке и читать. Впрочем, Алексей Сергеевич пользовался в полку всеобщею любовью и уважением; он никогда не выставлялся напоказ, не лез с советами и нравоучениями, как делают многие, относился ко всем одинаково добросердечно и ласково, ни к кому не напрашивался в дружбу, но и никого не избегал; всегда был рад помочь товарищу, чем мог. Никто никогда не слыхал, чтобы он злословил кого-нибудь или перед кем-либо унижался и подличал.
И подчиненные его любили.
«Голубь-человек» прозвали его солдаты, — и говорили о нем: «Это — наш», — эпитет, который они дают не всякому.
Русский солдат очень чуток к истинной человечности в обращении с ним. Сентиментальничаньем его не проведешь; он изумительно тонко умеет подмечать всякую фальшь, всякую деланность. Зато искреннюю, истинную любовь к себе он умеет ценить и платить за нее искреннею, горячею привязанностью, доходящею до самозабвения.
Ястребов, не искавший популярности, тем не менее очень скоро приобрел ее между подчиненными. Не выходя из рамок строгой дисциплины, Алексей Сергеевич не только никогда не дрался, но избегал грубой брани, а между тем его слушались больше, чем кого-либо. Он был чрезвычайно сдержан, но по тому, как иногда, в минуты гнева, загорались его черные, глубокие глаза, как нервно сжимались тонкие губы и рдело румянцем худощавое, выразительное лицо, можно было заключить, что под этой сдержанностью таится страстная натура, способная на сильные порывы. Этого взгляда его боялись солдаты.
— И смотрит же он, братцы мои,— кажись, в самое нутро залезает... Аж жутко станет! — говорили они.
Не боялся этого взгляда только один его денщик, Степан; но это было существо совсем особого рода.
В то утро, с которого начинается наш рассказ, Алексей Сергеевич встал не в духе.
— Степан! — крикнул он.
Ответа не последовало. Офицер с досадой прошелся взад и вперед по комнате и, подойдя к письменному столу, нажал пуговку звонка; но и на звонок никто не откликнулся.
— Степан!..
Та же гробовая тишина. Ястребов быстрым шагом подошел к двери и с досадой схватился за ручку, но в ту же минуту дверь распахнулась и на пороге появилась высокая, угрюмая фигура денщика Степана.
— Чего надоть? — проворчал он, исподлобья взглядывая на штабс-капитана.
— Чего надоть! Чего надоть! — передразнил его Ястребов.— Где ты шляешься?.. Зовешь, зовешь — не дозовешься!
— А ты бы, ваше благородие, еще раньше поднялся,— сыронизировал Степан, — подумаешь, дела какие приспичили; петухи, чай, и то не все еще встали...
— Ну, ты много не рассуждай. Самовар готов?
— Сейчас... Я его еще с вечера поставил; всю ночь караулил, уголья подкладывал, знал, что вам до свету понадобится.
— Экий скот! Иди же ставь скорей, да давай мне умыться!
— Ладно, успеется, не на тревогу!.. — ворчал Степан, переставляя мебель и перекладывая с места на место
