Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
— Хорошо, у меня все хорошо, — твердила Даша сквозь всхлипывания. — Когда ты приедешь?
— Не трави душу, — сурово отвечал Фридман, — спасибо, что я жив.
— Ой–ой–ой! — голосила Даша.
— Ну успокойся. У меня все благополучно, — отец явно боялся сорваться на истерический тон. — Ответь только, у тебя деньги есть?
— Куда тебе послать?
— Глупая девочка. Мне ничего не надо посылать. Я за тебя волнуюсь. У меня все нормально. А позвонил я потому, что соскучился. Прямо невмоготу стало. Но больше я звонить тебе не буду. Мне сложно добираться до телефона. И вообще это опасно. Никому не давай свой телефон! Поняла? Может статься, что они сейчас нас подслушивают.
— Кто — они?
— Дашка, не задавай глупых вопросов. Ты телевизор смотришь? Кто у нас в стране самый сильный?
" Понятно, — подумала Даша, — значит уголовники", — но вслух ничего не сказала.
— По телефону они могут найти адрес, — продолжал надрываться Фридман. — А ты в подполье. И еще… можешь мне написать в Калугу до востребования. Главпочтамт. Но больше одного письма в месяц не пиши. Чаще я все равно туда не попаду. И никакого обратного адреса. Это опасно.
И так далее, и в том же духе — поток слов и все увещевания и вопли:
- … та–та–та… Я за тебя извелся! Какой я дурак, что оставил тебя в Москве, — а потом фраза и вовсе неудобоваримая: — счастье еще, что я каждый месяц получаю о тебе сведения от верного человека.
— Какого еще человека? — опешила Даша.
— Который знает, как ты живешь и как работаешь. Это человек, которому я могу полностью доверять.
— Кто он?
— Ах, не важно. Не думай об этом. Главное, живи тихо.
Пятнадцать минут надрывались в трубку, а что узнали друг о друге? Да, почитай, ничего.
— Сугробы на душу давят, — кричал отец. — Очень много снега в полях. Дорогу приходится прямо прорывать…
Ей бы спросить — ты что, дорогу строишь? Не спросила. Уже лежа в кровати и прокручивая весь разговор назад, она только и могла, что представить эти заснеженные поля. Значит, отец живет в деревне или в поселке, словом, не в городе. Но с Фридмана станется жить в Туле, а за письмом ездить в Калугу. Любимая его пословица — "Дя бешеной собаки семь верст не крюк". Ведь это надо, как напугали человека!
Если он спросил про телевизор, следовательно, он и сам его смотрит. Значит, живет в человеческих условиях. Хотя, телевизор не показатель. Сейчас и в чуме телевизор смотрят. И вопросы отец задавал какие‑то дурацкие, не по делу. Например, спросил, где она встречала Новый год? Отца, конечно, можно понять. Новый год — это традиция, воспоминание о светлой жизни в своем доме. А что ответить? Да нигде она его не встречала, сидела у телевизора и смотрела глупейшую передачу — старые песни на новый лад. Но она зачем‑то сказала, что была у соседей, и было очень весело. Слово "весело" само втиснулось в текст.
Но рассказывая про Новый год Даша не лукавила, потому что действительно случился в ту пору настоящий праздник. На Рождество Полозовы организовали детскую елку и пригласили Дашу. Она, правда, не ребенок, но праздновать каждому приятно. Накормили до отвала домашним печевом, обогрели и все спрашивали: нравится вам? Даша отвечала восторженным — да!
Родители постарались на славу: соорудили из коробки из‑под телевизора вертеп, представление разыгрывали куклы на нитках. Над марионетками трудились образованные люди, угадывалось не только знание русской иконы, но и влияние живописи немецкого Возрождения. Дева Мария была рыжеволоса, в платье синих и красных тонов. Негр–волхв тоже очень удался.
Дети были потрясены, сидели не шелохнувшись. Вертеп — это не телевизор, здесь все живое. Потом хозяйка Марья Полозова стала задавать вопросы, мол, какой сегодня праздник? Здесь дети были единодушны — ёлка! "Ёлка и еще…?" — упорствовала Маша. "Рождество", — выручил всех юный Полозов. "А кто сегодня родился? Ваня, ты молчи, — приказала она сыну. — Чей сегодня день рождения?" После долгой заминки мальчик в бархатном сюртучке, словно срисованный со страниц Толстовского "Детства", тоненько пискнул: "Христос". Но Марье и этого было мало, она продолжала задавать вопросы. Родители толкали детей в бок — ты же знаешь, отвечай, я тебе рассказывала… В конце концов, взрослые ответили на все вопросы сами, сели за взрослый стол и под водочку с селедочкой принялись сетовать на плохое религиозное воспитание детей.
— Что вы хотите, если все педагоги потомственные атеисты?
— А у нас в детском саду…
— Я твердо решила отдать Валерика в православную школу. Там замечательный учитель по математике. У них уже с четвертого класса учителя по специальностям неустанно заботятся, чтоб дети поступили в институт.
— Что ты, Катерина, плетешь? Разве это главная забота православной школы?
Дети меж тем устроили опасную возню. Кто‑то подрался, одна девочка чуть не повалила елку, другая уже собралась плакать, недосчитавшись конфет в подарочном пакете. Родители как‑то разом поднялись и активно, весело, напористо принялись развлекать своих чад, пополняя между делом их религиозное образование — тут и стихи, и шарады, и песни под гитару. Славный был вечер.
В разгар веселья Марья спросила шепотом у Даши:
— Ты Полозова не видела?
Не видела, и никто, оказывается, не видел. Полозова искали всем миром, но так и не нашли, и только когда гости разошлись, Даша обнаружила пропавшего соседа у себя за шкафом. Он лежал на тахте и с упоением читал книгу в яркой обложке.
— Борис Васильевич, что вы тут делаете? — Даша в себя не могла прийти от смущения, но сосед не понял сложности ситуации.
— А… Дашенька, — он потянулся, потом сел. — Разошлись, наконец? А я, знаете ли, обалдел. Я вообще детские праздники плохо переношу. А здесь еще разговоры — тю–тю, сю–сю… религиозное воспитание… Ладно Машка, она верующая и всю жизнь такой была. А я тут зачитался, знаете…
На пестрой обложке черными буквами — "Гитлер и его фельдмаршалы", и опять Даша подумала, а не антисемит ли Полозов? С одной стороны смешно — спрятаться от детского визга и читать про Гитлера, а с другой… А что с другой‑то? К своему стыду, Даша должна была сознаться, что у нее тоже плохо с религиозным воспитанием. На половину Марьиных вопросов она не знала
