Максим Горький - Макар Чудра и многое другое…
Л у к а (тихо). Отмаялась!.. А где мужик-то ее?
П е п е л. В трактире, наверно…
Л у к а. Надо сказать…
П е п е л (вздрагивая). Не люблю покойников…
Л у к а (идет к двери). За что их любить?… Любить – живых надо… живых…
П е п е л. И я с тобой…
Л у к а. Боишься?
П е п е л. Не люблю…
Торопливо выходят. Пустота и тишина. За дверью в сени слышен глухой шум, неровный, непонятный. Потом – входит Актер.
А к т е р (останавливается, не затворяя двери, на пороге и, придерживаясь руками за косяки, кричит). Старик, эй! Ты где? Я – вспомнил… слушай. (Шатаясь, делает два шага вперед и, принимая позу, читает.)
Господа! Если к правде святойМир дорогу найти не умеет,?Честь безумцу, который навеетЧеловечеству сон золотой!
Наташа является сзади Актера в двери.
А к т е р. Старик!..
Если б завтра земли нашей путьОсветить наше солнце забыло,Завтра ж целый бы мир осветилаМысль безумца какого-нибудь…
Н а т а ш а (смеется). Чучело! Нализался…
А к т е р (оборачиваясь к ней). А-а, это ты? А – где старичок… милый старикашка? Здесь, по-видимому, – никого нет… Наташа, прощай! Прощай… да!
Н а т а ш а (входя). Не здоровался, а прощаешься…
А к т е р (загораживает ей дорогу). Я – уезжаю, ухожу… Настанет весна – и меня больше нет…
Н а т а ш а. Пусти-ка… куда это ты?
А к т е р. Искать город… лечиться… Ты – тоже уходи… Офелия… иди в монастырь… Понимаешь – есть лечебница для организмов… для пьяниц… Превосходная лечебница… Мрамор… мраморный пол! Свет… чистота, пища… всё – даром! И мраморный пол, да! Я ее найду, вылечусь и… снова буду… Я на пути к возрожденью… как сказал… король… Лир! Наташа… по сцене мое имя Сверчков-Заволжский… никто этого не знает, никто! Нет у меня здесь имени… Понимаешь ли ты, как это обидно – потерять имя? Даже собаки имеют клички…
Наташа осторожно обходит Актера, останавливается у кровати Анны, смотрит.
Без имени – нет человека…
Н а т а ш а. Гляди… голубчик… померла ведь…
А к т е р (качая головой). Не может быть…
Н а т а ш а (отступая). Ей-богу… смотри…
Б у б н о в (в двери). Чего смотреть?
Н а т а ш а. Анна-то… померла!
Б у б н о в. Кашлять перестала, значит. (Идет к постели Анны, смотрит, идет на свое место.) Надо Клещу сказать… это – его дело…
А к т е р. Я иду… скажу… потеряла имя!.. (Уходит.)
Н а т а ш а (посреди комнаты). Вот и я… когда-нибудь так же… в подвале… забитая…
Б у б н о в (расстилая на своих нарах какое-то тряпье). Чего? Ты чего бормочешь?
Н а т а ш а. Так… про себя…
Б у б н о в. Ваську ждешь? Гляди – сломит тебе голову Васька…
Н а т а ш а. А не все равно – кто сломит? Уж пускай лучше он…
Б у б н о в (ложится). Ну, твое дело…
Н а т а ш а. Ведь вот… хорошо, что она умерла… а жалко… Господи!.. Зачем жил человек?
Б у б н о в. Все так: родятся, поживут, умирают. И я помру… и ты… Чего жалеть?
Входят: Лука, Татарин, Кривой Зоб и Клещ. Клещ идет сзади всех, медленно, съежившись.
Н а т а ш а. Ш-ш! Анна…
К р и в о й З о б. Слышали… царство небесное, коли померла…
Т а т а р и н (Клещу). Надо вон тащить! Сени надо тащить! Здесь – мертвый – нельзя, здесь – живой спать будет…
К л е щ (негромко). Вытащим…
Все подходят к постели. Клещ смотрит на жену через плечи других.
К р и в о й З о б (Татарину). Ты думаешь – дух пойдет? От нее духа не будет… она вся еще живая высохла…
Н а т а ш а. Господи! Хоть бы пожалели… хоть бы кто слово сказал какое-нибудь! Эх вы…
Л у к а. Ты, девушка, не обижайся… ничего! Где им… куда нам – мертвых жалеть? Э, милая! Живых – не жалеем… сами себя пожалеть-то не можем… где тут!
Б у б н о в (зевая). И опять же – смерть слова не боится!.. Болезнь – боится слова, а смерть – нет!
Т а т а р и н (отходя). Полицию надо…
К р и в о й З о б. Полицию – это обязательно! Клещ! Полиции заявил?
К л е щ. Нет… Хоронить надо… а у меня сорок копеек всего…
К р и в о й З о б. Ну, на такой случай – займи… а то мы соберем… кто пятак, кто – сколько может… А полиции заяви… скорее! А то она подумает – убил ты бабу… или что… (Идет к нарам и собирается лечь рядом с Татарином.)
Н а т а ш а (отходя к нарам Бубнова). Вот… будет она мне сниться теперь… мне всегда покойники снятся… Боюсь идти одна… в сенях – темно…
Л у к а (следуя за ней). Ты – живых опасайся… вот что я скажу…
Н а т а ш а. Проводи меня, дедушка…
Л у к а. Идем… идем, провожу!
Уходят. Пауза.
К р и в о й З о б. Охо-хо-о! Асан! Скоро весна, друг… тепло нам жить будет! Теперь уж в деревнях мужики сохи, бороны чинят… пахать налаживаются… н-да! А мы… Асан!.. Дрыхнет уж, Магомет окаянный…
Б у б н о в. Татары спать любят…
К л е щ (стоит посредине ночлежки и тупо смотрит пред собой). Чего же мне теперь делать?
К р и в о й З о б. Ложись да спи… только и всего…
К л е щ (тихо). А… она… как же?
Никто не отвечает ему. Сатин и Актер входят.
А к т е р (кричит). Старик! Сюда, мой верный Кент…
С а т и н. Миклуха-Маклай идет… х-хо!
А к т е р. Кончено и решено! Старик, где город… где ты?
С а т и н. Фата-моргана! Наврал тебе старик… Ничего нет! Нет городов, нет людей… ничего нет!
А к т е р. Врешь!
Т а т а р и н (вскакивая). Где хозяин? Хозяину иду! Нельзя спать – нельзя деньги брать… Мертвые… пьяные… (Быстро уходит.)
Сатин свистит вслед ему.
Б у б н о в (сонным голосом). Ложись, ребята, не шуми… ночью – спать надо!
А к т е р. Да… здесь – ага! Мертвец… «Наши сети притащили мертвеца»… стихотворение… Б-беранжера!
С а т и н (кричит). Мертвецы – не слышат! Мертвецы не чувствуют… Кричи… реви… мертвецы не слышат!..
В двери является Лука.
Занавес
Акт третий
«Пустырь» – засоренное разным хламом и заросшее бурьяном дворовое место. В глубине его – высокий кирпичный брандмауер. Он закрывает небо. Около него – кусты бузины. Направо – темная, бревенчатая стена какой-то надворной постройки: сарая или конюшни. А налево – серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых. Она стоит наискось, так что ее задний угол выходит почти на средину пустыря. Между ею и красной стеной – узкий проход. В серой стене два окна: одно – в уровень с землей, другое – аршина на два выше и ближе к брандмауеру. У этой стены лежат розвальни кверху полозьями и обрубок бревна, длиною аршина в четыре. Направо у стены – куча старых досок, брусьев. Вечер, заходит солнце, освещая брандмауер красноватым светом. Ранняя весна, недавно стаял снег. Черные сучья бузины еще без почек. На бревне сидят рядом Наташа и Настя. На дровнях – Лука и Барон. Клещ лежит на куче дерева у правой стены. В окне у земли – рожа Бубнова.
Н а с т я (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и – белый как мел, а в руках у него леворверт…
Н а т а ш а (грызет семечки). Ишь! Видно, правду говорят, что студенты – отчаянные…
Н а с т я. И говорит он мне страшным голосом: «Драгоценная моя любовь…»
Б у б н о в. Хо-хо! Драгоценная?
Б а р о н. Погоди! Не любо – не слушай, а врать не мешай… Дальше!
Н а с т я. «Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой… и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни…» А леворверт у него – агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! – решился я бесповоротно… жить без тебя – никак не могу». И отвечала я ему: «Незабвенный друг мой… Рауль…»
Б у б н о в (удивленный). Чего-о? Как? Краул?
Б а р о н (хохочет). Настька! Да ведь… ведь прошлый раз – Гастон был!
Н а с т я (вскакивая). Молчите… несчастные! Ах… бродячие собаки! Разве… разве вы можете понимать… любовь? Настоящую любовь? А у меня – была она… настоящая! (Барону.) Ты! Ничтожный!.. Образованный ты человек… говоришь – лежа кофей пил…
Л у к а. А вы – погоди-ите! Вы – не мешайте! Уважьте человеку… не в слове – дело, а – почему слово говорится? – вот в чем дело! Рассказывай, девушка, ничего!
Б у б н о в. Раскрашивай, ворона, перья… валяй!
Б а р о н. Ну – дальше!
Н а т а ш а. Не слушай их… что они? Они – из зависти это… про себя им сказать нечего…
