Кинокефал - Ольга Сураоса
Чтоб заставить себя функционировать, прибегнул к старому приёму – попробовал разозлиться, но бесполезно! Я пытался воззвать в себе очевидность того, что эта одинокая тварь свысока отказалась от моей помощи, и вяленое мясо пропало зазря, что данное обстоятельство заслуживает по меньшей мере негодования, но… тщетно.
Впоследствии мне удалось-таки вызвать в себе злобу, и я продолжил путь, но злился я не на дворнягу. Я ненавидел героя, коего увидел в длинных страницах собачьих глаз – себя.
Глава 3
Темень расширила границы своего влияния, накрыв беспросветностью вдобавок к вечеру и утро. Солнце не пробуждало, и вставать на работу стало утомительней. Отсутствие снега радовало, но убийственная влажность портила всё. Помимо отвратительной погоды, угнетал вскрытый вчера вечером конверт. В нем Рейн приглашал меня на свадьбу, на которую я, разумеется, не пойду. Неужели Рейн запамятовал, что я выдам его? Семья его невесты ведь не знает, что он – помесь, и я своим присутствием портить празднество не собирался. Перед уходом положил конверт на обеденный стол, на видное место, чтобы не забыть вечером связаться с ним.
На улице народу пребывало достаточно, и мне без труда удалось в едином порыве приступить к своим обязанностям, слиться с толпой. Я с неудовольствием вдыхал микроскопическую влагу, ощущая, как внутри становится сыро. Сыро было под ногами, сыро было наверху – капли дрожали на не успевших опасть листьях. Сумерки постепенно рассеивались, однако мне и в потёмках была видна серая желтизна крон. Внезапно в листве промелькнуло что-то особенно жёлтое. Я замедлил шаг, пытаясь уловить, что именно это было. С ветки на ветку над моей головой пронёсся трепет.
«Ага, это птица!»
Во мне пробудился орнитолог, а угрюмое настроение начало испаряться. В нетерпении стал чаще запрокидывать голову вверх, строить догадки.
«В ноябре вряд ли это перелётная птица, скорее какая-нибудь синица».
Подрагивание веток, хлопот крыльев уводили меня вперёд, и в своем охотничьем азарте я на квартал ушёл от места своей службы. Как только, с сожалением развернувшись, направился назад, вверху раздалось задорное: «фиу-лиу-ли!»
«Возможно ли подобное?!»
Я с открытым ртом созерцал полёт золотого, словно солнце, оriolus, родичи которого уже давным-давно, ещё в августе, откочевали к югу.
«Зачем ты до сих пор здесь?»
Провёл рукой по глазам, и жёлтая птица исчезла. В подтверждение тому, что она – не наваждение, вдалеке разнеслось гортанное «гигигигиги!»
Захотелось продолжить погоню, но я заставил себя идти к приюту.
«Вестником чего явился оriolus? Неужели дальнего пути?» – копошились мысли. В фолианте «Птицы в символике и геральдике», добытой мной в далёкие юные годы, чуть не на каждой странице птицы описывались в качестве вестников предстоящей дороги, потому неудивительно, что эта мысль первой пришла мне на ум. Вспомнился разговор с Рейном в отцовском доме, его нелепые предположения относительно моего будущего и рассказы о Таемском бродяге… Отчего-то припомнилась и произошедшая месяц назад встреча с дворнягой, которая по большей части сейчас казалась видением. Штрумф был небольшой, и если в течение короткого времени собака не покинула б его, то отголоски её появления непременно дошли бы до меня. А их не поступало, никаких.
«К чему эти воспоминания?»
С досады оскалился. Проходивший мимо меня дед испуганно отшатнулся в сторону, но зрительно я этого не увидел. Только почуял.
Зайдя в холл своего здания, коротко кивнул охраннику и поднялся к себе. У дверей моего кабинета ожидал человек. Я сразу распознал в нем посланника земельного комитета. Человек посапывал от недовольства, возмущенный моей задержкой. Имея важный вид, не замечая собственного сопения, он выглядел довольно комично, и я порадовался, что эмоции мои не читаются сразу.
Отсалютовав друг другу чины, я попросил его пройти в комнату, в которой последовал поразительный диалог. На приют выделялись средства! Я озадачено воспринял эту весть, так как в связи с последними экономическими событиями, всплывала нелогичность подобных вложений… Но после того, как герр Голтраген удалился, на меня навалилась приятная волнительная тяжесть. Похожее состояние неизменно накатывало при соприкосновении с капиталом, подобно болезни – золотой лихорадке. Золото… Я блаженно зажмурился.
«Так вот вестником чего была золотая птичка – вестником денежной подачки свыше».
Я слетел со стула и бережно спрятал квитанцию в глубине ящика стола. Щёлкнул замком. Мышцы налились перетекающей формой навязанного движения. Этому синдрому ниоткуда свалившейся прибыли сложно противиться, чего я делать не стал и, заперев дверь, отправился вниз. Я спускался на первый этаж (что делал как можно реже), для оправдания своего желания деятельности. Там находились клетки, и я напрямую мог проверить работу своих подчиненных. Но по мере приближения к цели, радость моя проходила. Служащие приюта, обычно учтиво произносившие приветствие при столкновении со мной, сейчас вели себя совершенно странно. Они избегали взгляда, опускали слова, довольствуясь одними кивками, а некоторые резко изменяли направление при моём появлении! Притом это был не страх перед начальством, а какое-то… отвращение. По телу волнами пробежала дрожь. Начиная злиться, я пошёл быстрее.
Комнаты собачьего заточения, иначе – передержницы, представляли собой длинные коридоры, прижатые с боков многочисленными клетками. Картина была удручающей, и при каждом посещении я ощущал себя в роли начальника тюрьмы, соизволившего самолично полюбоваться крепостью оков. Вдобавок угнетал бешеный вой, начинающийся при каждом моём появлении. Потому, морально готовясь войти, я притормозил в дверях. Собаки шумно повизгивали и потявкивали, переговаривались люди. Трое. Со своим чертовским слухом каждый звук я слышал прекрасно, хотя и не любил оказываться в роли подслушивающего, но как только рука легла на дверную ручку, донеслось моё имя.
– Говорю же вам, это сущая правда, и статья о герр Бонифаце – не выдумка! Мой дядя работает в публикации, и информация, туда попадающая, – очень достоверная!
По нагловатому тону с хвастливыми нотами я узнал новенького – Олафа Мейера. Неужели статейка с моим участием увидела свет? Как же я опрометчиво забросил Форвертс!
– Олаф, тише! Если будешь так орать, то голос твой дойдёт до его кабинета. Знаешь, какой у него чуткий слух?
А этот свистящий шёпот принадлежал Гуго Хунду. В общем-то, исполнительный малый, правда, порой чрезмерно.
– Да вы сами рассказывали, что он сюда не ходит! – оправдываясь, воскликнул тот. – У собак слуха-то такого нет!
– А у него есть… – гнусаво возразил тихоня Йенс Вебер.
Теперь личности собеседников стали ясны.
– Так-то он – настоящий пёс! – не унимался ни на йоту тише Олаф. – Такая жуткая внешность не может не подразумевать зачатки агрессии, так и оказалось!
– Бедняга журналист… – вздохнул Гуго. – Как, наверное, сложно было общаться с ним, брать у него интервью… Ведь иной раз и на расстоянии, сообщая результаты дел, говорить с герр Доберманом очень трудно, а тут ещё и ворошить личное…
– Так дядя мне пересказывал слова-то смельчака этого, что в разговоре герр Бонифац порыкивал, а в конце беседы чуть в горло не вцепился! Хорошо ноги успел унести, а не то бы…
– Прямо какие страсти… – я уловил, как Йенс покачал головой.
– Да нет, Йенс, не страсти. Помнишь, как он раскурочил городскую будку? Это из-за того, что ему диалог пришёлся не по душе, – вставил Гуго.
– А может, правда, что всё это из-за отношений с отцом, результат детской травмы и… как там в газете было?
Щелкнула зажигалка, помимо услышанного вдарил смрад. Йенс закашлялся.
– В газете, Йенс, была представлена причина неадекватности с человеческой точки зрения, в то время, когда все очевидней! Это зверь! С человеческим телом, некоторым разумом, но зверь!
– А как он собак ненавидит! – подхватил Гуго, тоже ставший высказываться довольно громко. – Так ненавидят только совсем отдалённых или близких созданий. В данном случае, разумеется, второе…
– Возможно, вы
