Рассказы - Ирина Николаевна Полянская
Меня на такие хитрости не хватало. Я была прямолинейной, вся в отца, и на его отказ отпустить меня на улицу отвечала сдавленным воем; на его вопрос, какое кино мне хотелось бы посмотреть, честно отвечала: “Фантомас разбушевался”, тогда как ясно было как божий день, что надо было назвать “Королевство кривых зеркал”, поучительную сказку для таких, как я, детей. Временами я презирала смекалистую и лживую Риту, которая все же в итоге была сокрушительно побеждена бесхитростным отцом, и нечаянным орудием отцовой победы явился тот самый утюжок…
Рита его подарила Галинке. Подарила так просто, будто имела полное право распорядиться утюжком по своему усмотрению; подарила с таким видом, будто могла в перспективе преподнести Галинке весь наш дом, а уж утюжок с красной лампочкой на ручке — такая мелочь, что и “спасибо” не стоит. Галинка, ничего не подозревая, взяла утюжок, который Рита проводила глазами, полными отчаяния, ибо знала, не могла не знать, что ей будет от отца, когда он дознается об этом. Галинка немного поиграла утюжком и в тот же вечер о нем и забыла, а Рита после этого долго не могла заснуть, вертелась и кряхтела, придумывая себе болезнь, которая оттянула бы час расплаты, а днем старалась не попадаться папе на глаза и с неделю жила в таком непролазном страхе, что, когда отец вдруг вспомнил про утюжок и гром наконец разразился над ее отчаянной головушкой, она испытала, наверное, что-то вроде облегчения.
Я вернулась из школы и сразу увидела, что Рита стоит в эпицентре землетрясения, а над ней неколебимо, как скала, в праведном гневе навис отец и допытывается, где утюжок, который папа привез из столицы нашей Родины: он в такие минуты предпочитал говорить о себе в третьем лице, как бы устраняясь от бури, им вызванной, как бы ставя себя судьей между недоброй, рассеянной девочкой и ее заботливым папой. Рита стояла, вобрав голову в плечи, хотя ее еще и пальцем не тронули, вздрагивала от раскатов его голоса, и тут я решила ее спасти…
Честно говоря, не о Ритином спасении думала я в ту минуту — меня тошнило от ее расчетливой хитрости и к тому же я помнила завет нашего молодого любимого учителя истории, который, как-то подкравшись к моей парте, когда я давала списывать соседке основные даты пугачевского восстания, прогремел мне в ухо: “Каждый умирает в одиночку”. Но тут я захотела вдруг почувствовать себя Ритой, поставить на себе опыт, провести эксперимент и выяснить, что бывает, если человек проявит смекалку. Я выступила вперед и детским голосом, косноязычно путаясь в словах, как малый ребенок, сказала:
— Папочка, прости меня, пожалуйста. Мы с Риточкой вчера игрались утюжком, и тут пришла Зина Зимина спросить, что задано по алгебре, потому что она болела, и сказала: “Ой, откуда у вас такой чудесный утюжок?”. Рита ответила ей: “Этот утюжок привез нам папа из Москвы”. Зина сказала: “Ой, а можно я покажу его своему папе, чтобы он тоже привез мне из Москвы такой же точно — с лампочкой?”. Я знала, что без спроса нельзя давать вещи, но дело в том, что мамы и бабушки не было дома, а ты пошел в кабинет работать и попросил тебя не беспокоить…
Я произнесла все это на одном дыхании, как по наитию, но потом, анализируя свою речь, поняла, что ничего не упустила, точно слова мне подсказывал кто-то очень умный. Все было выверено до последней буквы: и упоминание Зинки, дочери папиного начальника, которую мы не выносили, и намек на перенесенную ею болезнь, и нежелание беспокоить папу по такому пустяку; легкая лесть в папин адрес продувала насквозь эту тираду и могла смягчить его слух…
Тут я на собственном опыте убедилась, какая чудесная штука неправда, потому что лицо отца разгладилось, и его большая ладонь улеглась на голову Риты, гася бурю… Я, не мешкая ни минуты, выскользнула из дома и понеслась к Галинке. Я знала: для Риты будет страшным унижением, если я потребую у Галинки ее подарок обратно, но выбирать было не из чего. Галинки не оказалось дома. Я пролепетала ее матери про утюжок; видимо, в лице моем было больше убедительности, чем в словах, потому что, не дослушав, она посторонилась и указала мне на коробку с игрушками. Я нырнула в нее с головой и на самом дне обнаружила утюжок. Забыв поблагодарить, метнулась на лестницу, на ходу протирая утюжок платком, вознеслась на наш этаж и предъявила его отцу. “Хорошо, хорошо”, — рассеянно сказал он, продолжая печатать на машинке.
Для него этот утюжок был небольшим, имеющим воспитательное значение эпизодом. Ему в голову прийти не могло, что утюжок железным катком прокатится вдоль всей Ритиной жизни, выдавив из моей сестры ее осмотрительность и смекалку, что, сколько бы ее судьба ни разматывала свой свиток, на нем все равно можно будет углядеть след утюжка, и в дальнейшем, переняв хваленую житейскую мудрость у Риты, я ничем не смогу ей помочь. Утюжок сделал свое железное дело.
Изобразив на лице равнодушие, как будто победа над отцом ничего мне не стоила, я вошла в нашу комнату и увидела, что Рита сидит на кровати, раскачиваясь взад-вперед. Я подсела к ней и прошептала: “Все в порядке, вот утюжок”. Но Рита с зажмуренными глазами продолжала раскачиваться. И тогда я сказала: “Послушай, Галинка и не вспомнит про утюжок, ее не было дома”. Рита с осоловевшими глазами сдернула с подушки накидку и повалилась в постель, и проспала до вечера; она спала так крепко, что ее насилу добудились, чтобы она почистила на ночь зубы. На другой день ее отпустили погулять, но она молча затрясла головой. Со двора дружно кричали: “Рит, выходи!”, но Рита не вышла и на балкон. Рита стала гулять с папой в парке, ходила
