Автобус в лето - Вадим Юрьевич Мещеряков
– В нее?
– Нет. В другую.
Мимо проходят девчонки из класса.
Смеются.
– Наверное, на речку пошли…
– Ты с ними хочешь?
– Нет. Я влюбился.
Никакого интереса на лице. Хотя очень хочет узнать, про кого речь.
– Ты ей рассказал об этом?
– Нет. Боюсь.
Встает. Обходит скамейку.
Сильно хватает за шею. Смеется.
– Кто она?!
– Никому не расскажешь?
– Нет.
– Я ее поцеловать хочу. В сентябре.
– Ну! Кто?
– Ольга Николаевна. Наша классная.
«Раньше деревня…»
Раньше деревня. А сейчас район города.
Темный покосившийся дом.
С настоящим крыльцом. Деревянным.
Сад немного зарос.
Моя бабушка не успевает за всем ухаживать.
На всех столах в доме кружева.
И очень много фотографий.
Настоящая русская печка.
А рядом начищенные до блеска чугунки.
Старый утюг.
Резные рамы на окнах.
Темно-зеленого цвета.
Их ставил еще мой прапрадед.
Я слетаю по ступеням.
И брожу по саду.
Тут и там желтые одуванчики.
Мои любимые.
А на них пчелы.
Я хочу схватить и обнять весь этот сад.
И солнце в придачу.
В самом углу сада, рядом с будкой, миска.
Я совсем не боюсь бабушкину собаку.
Забираю пустую миску.
Срываю несколько зеленых листков с ветки, подбрасываю вверх.
И выхожу на улицу.
Калитка скрипит.
Колонка через два дома.
Как Буратино.
Нажимаю на рычаг и жадно пью воду.
Смеюсь.
Подставляю под струю голову.
Волосы мокрые.
Скидываю кеды.
Закатываю штанины.
Вода щекочет до мурашек.
Набираю миску.
Иду обратно.
По горячей пыли.
Настоящей. Деревенской.
А впереди еще весь день…
«Ты помнишь?..»
Ты помнишь?
Запах платья.
Рук, которые тебя ласкали.
Когда ты плакал.
И обида.
Тебя сжимала.
Как тиски.
Те руки.
Платье.
Запах.
И улыбка.
Которую ты видел только там.
В семидесятых.
Когда ты прижимался к маме.
Дед
«Печальный переулок»
9 мая 2013 года
Россия
Солома пахла плесенью. На дворе стоял февраль.
Мороз. Воздух звенел от каждого звука. А звуки постоянно нервировали, давили на перепонки.
В сарае находились четверо.
Каждый из них прислушивался к мелодии губной гармошки.
Иногда к случайному выстрелу. Одиночному, совсем не похожему на войну.
Гимнастерки порваны, ноги голые. И один пучок соломы, пахнущий плесенью.
Не ели уже третьи сутки.
– Сашка, нам сегодня надо уходить! Фрицы совсем о нас забыли!
Андрей, совсем еще пацан, лейтенант. Он прав. Если не сегодня, то уже никогда.
Просто пристрелят.
Голова раскалывалась. Чугун. Как на заводе, после смены.
Скорее всего, воспаление легких. Пальцы на руках совершенно онемели. Все тело в поту. Температура никак не меньше сорока.
– Ребята! Я не смогу. Правда…
Слезы появились неожиданно.
Юрка и Иришка не выходили из головы.
Одному – четыре, другой – два.
Как Анна с ними справится?
Умирать совсем не хотелось. В двадцать восемь ничего и не видел.
Но умереть надо.
– Андрей! Вы меня не сможете унести. Идите…
Послевоенный Саратов.
В деревянном доме баба Катя. Одна.
Стук в дверь. На пороге молодой военный, в каком чине, баба Катя не знает.
Она теперь знает другое.
Саши больше нет.
Слез тоже нет.
Может быть, только одна, ее сына.
Майор тоже все понимает.
Неуклюже целует бабу Катю в висок. Оставляет клочок бумаги с адресом.
«Печальный переулок»…
Отец! Спасибо за твой рассказ про деда – Александра Петровича Мещерякова. Русского мужика, сына фельдфебеля русской армии и крестьянки, воевавшего за нашу с тобой страну. Я постарался написать, как понял.
«Да пошел ты!..»
Нарды.
Беседка на берегу реки.
Огонь. В камине, сооруженном во дворе.
Скорее, в печке.
Два человека играют.
Один мой друг.
Второй.
Я не знаю. Он очень мне близок.
Анатолий Васильевич.
Он опять пьян.
Это нельзя оправдывать.
Но и осуждать я его не могу.
Он очень тонкий.
Душа.
Ему за шестьдесят.
Он сильно болеет.
Это не повод.
Да он и не сломался.
Он матерится.
Я не обижаюсь.
Мужская компания.
Вечер.
Дрова трещат.
Он улыбается.
Я смотрю ему в глаза.
Это не пьяная ухмылка.
Это настоящая улыбка доброго человека.
Настоящая от настоящего.
Улыбаются глаза.
И грусть.
Не о себе.
Не жалость.
Грусть о светлом.
О жизни.
Опять мат.
Обращение через мат.
Он говорит, что Пиноккио – Дед Мороз.
Итальянский.
Мы смеемся.
А он улыбается глазами.
Важно дать другим смеяться.
Можно побыть и клоуном.
Но бёллевским.
Он коллекционировал жизнь.
Даже сейчас коллекционирует.
Он любит нас.
А я люблю его.
И обнимаю. Крепко.
Казалось бы, чужого деда и тестя.
Он пьян.
А я люблю его обнимать.
У него слезы.
Вижу только я.
Он отвернулся.
Прикурить.
Никто не видит.
А мне показал.
«Жаль, если вы меня не поймете…
Когда умру».
Он не играет.
Он не боится за себя.
Он верит в счастье и любовь.
Я смотрю в голубые глаза.
Пьяницы и матерщинника.
Я понимаю, что люблю его.
«Сашка…»
Сашка!
Мой старший брат.
Двоюродный.
С золотыми коронками с двадцати лет.
Смешной.
Из провинции.
И очень добрый.
Сейчас делает обувь.
Раньше работал на заводе, а ночью разгружал хлеб.
У него ребенок. Надо ставить на ноги.
Несколько раз развелся.
Сашка!
Его глаза с прищуром.
«Дядь Юр! Давай выталкивать машину. Мы поможем».
Мы – это я, мой родной брат и сам Сашка. В сумме нам 17 лет.
Еще мама и бабушка Настя.
Все мы в тамбовском лесу.
С ромашками, мухами и змеями.
И полным багажником грибов в жигуленке.
Баба Настя увидела много белых.
Присела на пенек.
«Эдак мы теперь и всем родственникам наберем. Ниночке и Тонечке».
Это мои тети из Воронежа и Губкина.
В этом вся баба Настя.
В этом весь русский менталитет.
В этом вся наша загадочная душа.
Собирали на всех родственников.
А Сашка был у нас на каникулах.
И вместо футбола он собирал грибы.
Потому что это Сашка!
Он добрый. Я уже говорил.
Дядя Юра!
Это мой отец.
Он за рулем.
Застряли в огромной луже.
Папа когда видит лужу, то несется в нее и уже там останавливается.
Бросает руль и говорит: «Всё,
