История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз - Иван Васильевич Шмелев
С домом Лабина и их двором у комиссии дело было проще: семья Лабиных без всякого сопротивления покинула свой дом, они перешли жить в другое помещение. Благо у них (через дом) было запасное жильё — половина пятистенного дома. Всё очень просто и легко. Спонадобился дом — помещение для правления колхоза и двор для колхозного скота; стоило собраться «активу», и на заседании решили изъять у торговца Васюнина И.В. каменный дом — «мир хижинам, война дворцам!» — а для скотного двора отобрать двор совместно с домом у Лабина В.Г. — и дёшево, и сердито! А какая же контора без вывески — просто обыкновенный дом, и только. Нашёлся сельский художник: на обрамлённом железном листе он красочно написал вывеску, которую тут же повесили на видном месте у карниза новонарождённой конторы. Вывеска каждого останавливает гласит: «Правление Мотовиловского колхоза «Раздолье»». Расставили столы, к ним приставили стулья. Столов, благо, хватило для всех сослуживцев конторы, даже один оказался без ножки (при выселении хозяев ножка была поломана), его, как калеку, забросили за круглую железную голанку. В контору стали частенько набегать правленцы колхоза, «актив» и вообще все записавшиеся в колхоз люди. Землю для колхоза уездное начальство распорядилось отвести всю одворицу от села к лесу до самой поперечной дороги. Одним словом, всю близкую и хорошую. По этому поводу сельские мужики единолично возмущённо роптовали: «Заграбастали власть в свои руки и землю захапали, самую, что ни на есть хорошую: всю одворицу! На ней и дурак хороший урожай вырастит!» Пока земля ещё не освободилась от снежного покрова, и не настало время для весенней пашни и сева, в правлении колхоза шли оживлённые заседания членов правления совместно с активом. Велась бурная подготовка к севу. Государство для вновь образовавшегося колхоза выделило пять добротных лошадей, да плюс две лошади оказалось у колхозников; стало быть, в наличии в колхозе их семь, да пять обобществлённых коров. Колхозный скот сразу же поместили в Лабин двор, поставив к лошадям конюха, а к коровам скотницу из колхозников. Значит, тягловой силой для весеннего сева колхоз обеспечен, плуги, бороны и кое-какой другой инвентарь изыскали, благо его немало, и исправного, оказалось во дворах у Васюниных и у Лабиных. Семена вышестоящие органы разрешили взять из общественного амбара-магазея, из так называемого «страхсемфонда», стало быть, с семенами дело решено, а вот как быть с семенами картофеля, ведь спонадобиться его немало для посадки, а обобществлять колхозникам нечего, так как за зиму почти всю картошку съели.
— А я знаю, где изыскать нам картофель на семена! — выскакнул с венского стула Купряхин-Грепа.
— Где? — воспросил его председатель колхоза Федосеев.
— Не так давно по селу собирал картошку за пролуби Савельев Василий Ефимович, наверно, немало набрал, вот нам и картошка!
— Правильно! — поддержали Грепу «активисты».
— Так как мы колхоз, то есть, не облечёны властью отбирать, ты, Купряхин, пойди в сельсовет и скажи, чтобы там написали извещение Савельеву на сдачу в колхоз сто пудов картофеля, — посылая в совет Грепу, проинструктировал его Федосеев.
Василий Ефимович, не предчувствуя беды, старательно, по-хозяйски возился во дворе: то дрова в поленнице поправит, то натерянное сенцо подберёт. В это время и вошёл к нему во двор переписчик из сельсовета Данилов Янька.
— Вот, дядя Василий, тебе из совета извещение прислали. Я на обед домой собрался, мне председатель и вручил его, велел тебе отнести! — сказал Янька и ушёл.
Дрожащими от волнения руками и предчувствуя недоброе, Василий Ефимович развернул невзрачный клочок бумажки, кем-то наспех оторванный от газеты, чистый окраек, на котором не особо грамотно было написано: «Савельеву Вас. Еф., тебе подлежит сдать колхозу 100 п. картошки!». Ошеломлённый оповещением, Василий Ефимович очумело двинулся в избу, ноги его от перепуга подкашивались, едва переступали с места на место.
— Вот, мать, полюбуйся, чего мне из совету принесли! — с дрожью в голосе едва вымолвил он перед Любовью Михайловной, хлопотавшей в чулане.
— Что, или налогом опять обложили? — с тревогой в голосе спросила Любовь Михайловна.
— Велят всю, что я набрал картошечки за пролуби, сдать в колхоз, сто пудиков, вот оно, извещенье-то у меня в руках!
— Да это рази документ? Это просто Филькина грамота: не сдадим и только! — По-своему распорядилась хозяйка, взяв в руки «клок бумаги» и читая его, чуть не плача.
Правленцы и совет прождали сутки, думая, что Савельев тут же исполнит приказание и сам привезёт картошку, но он, решив не подчиниться и подумав, что всё дело забудется, от тревоги и переживания частенько выходя во двор, хлопотливо ухетовал своё хозяйство.
— Дядя Вася! Ты бы дошёл до совету, тебя туда что-то вызывают! — окликнул Василия Ефимовича посыльный из сельсовета.
— Что-нибудь делом? Ай так? — осведомился Василий Ефимович, держа в дрожащих руках метлу, которая ходуном ходила от передаваемого на неё волнения всего его тела.
— Придёшь — узнаешь! — отозвался посыльный.
— Вот домету двор — приду, скажи там! — сказал Василий Ефимович уходящему посыльному, а сам стал продолжать мести во дворе, но дело уже не шло на ум, в голове сверлила мысль: «Быть вызывают насчёт картошки, окаянные, чтоб им всем в тартарары провалиться! — мысленно выругался он. — Только было хотел залезть на сушила, чтобы сена сбросить скотине, а тут на тебе: приходится властям подчиниться, идти, только скотину-то жалко, голодной останется, да ведь товарищам-то это не в ум! Меня с перепугу-то инда понос прошиб!».
— У меня немножко отлегло было от сердца-то, а хвать, вызывают в совет — быть насчёт картошки, — войдя в избу, оповестил Василий Ефимович хозяйку. — Пойду, дойду: отведу душу, узнаю, чтобы не думалось.
— Ну да, ступай! Может быть и скостят, — обнадёживающе отозвалась Любовь Михайловна.
— И куда запропастилась моя шапка, никак не найду? Ну ладно, не нашлась, так в картузе схожу, на улице-то вон теплынь какая: с крыш-то дуром капает.
Надвинув на голову старенький картуз, с пружиной внутри и с промасленным от пота пятном посредине тульи, он ушёл в совет. Идя в сельсовет, в голове у него неустойчивым плетнём плелись нерадостные мысли, где-то в неведомых уголках мозга возникали и подсовывались нелестные и тревожные предчувствия. В сельсовете его встретили недружелюбно, и когда он с недовольством стал возражать об обложении его картофельным
