Земля Сахария - Мигель Коссио Вудворд
Папаша тогда не был еще Папашей, звали его Пабло Родригес, и он ничем не отличался от других негров; на жизнь смотрел попросту, без всякой философии, принимал ее такой, какая она есть. Улица учила его уму-разуму, и он оказался способным учеником: никто не мог бы его обмануть, шкура у него была дубленая, побывал он и в Перико, и в Колоне, и в самых аристократических кварталах Гаваны; и все горничные, все блондиночки из Ведадо были без ума от Пабло — еще бы, шесть футов росту, а фигура какая! Не хуже чем у самого Виллара Келли, которого по телевизору показывали, как он тянул-тянул носки фирмы «Онсе де Касино», да так и не смог разорвать. По воскресеньям Пабло приглашал какую-нибудь из горничных на гулянье, и они пили пиво (совсем недорого) и танцевали в большущем парке. Жизнь казалась веселой и немудрящей, как гуарача[6]. До революции Пабло пришлось писать всего только два раза: в первый раз, когда он женился на Урсуле. Урсула родила троих детей, сделала один аборт, дала Пабло неделю срока, чтоб он вернулся на путь истинный, каким-то чудом умудрилась открыть кафе, прославилась на всю округу двумя грандиозными скандалами и заварухой из-за трех песо — в чем было дело, так и не выяснилось, — лежала при смерти, и Пабло не спал пять ночей подряд, вылила мужу на голову ведро помоев, чтоб он взялся наконец за ум, устроила великолепный пир по случаю возвращения Александра и закатила однажды потрясающую оплеуху матушке Инес в очередной драке. Так вот, в первый раз Пабло пришлось писать, когда они расписывались с Урсулой, — он поставил тогда большой крест на официальной бумаге, и, пусть все знают, до сих пор этот крест стоит, и Пабло вовсе не собирается его зачеркивать, хотя уже дважды женился после смерти Урсулы. Во второй раз Пабло расписывался, когда голосовал в 48 году за Чибаса — тот бросил клич «Позор богатым» и обещал вымести железной метлой всех воров и расточителей народного добра, всех развращенных политиканов, доведших нашу страну до такого состояния.
И надо вам сказать, что в те времена Пабло Родригес никогда и ничего не делал добровольно — избави бог, только если обстоятельства заставляли. Работал он помощником весовщика в Порту-Лус, потом подвозил на тачке товары на Старом рынке, был грузчиком в продуктовом магазине; садовником в Мирамаре у одной старой девы — у нее в доме жили семь кошек, две служанки и управляющий; заливал свинцом гробы в одной больнице под Гаваной, белил стены соседям, а иногда брался даже покрыть лаком дверь кабинета какого-нибудь сутяги с Торговой биржи; работал на стройках, конечно каменщиком, плотником, подносчиком, как все негры — их перебрасывали с одной работы на другую; они строили двухэтажные виллы с террасой, порталом и ванной комнатой, стандартные дома с низкими потолками, бесконечные дороги, которые все начинали строить и никогда не кончали, и отели для туристов с салонами для игр. Наконец, — редкое везение! — Пабло сделался агентом по перевозке мебели; он ездил на чуть живом грузовичке, который им удалось арендовать вместе с компаньоном, известным в квартале по прозвищу Усатый, потому что он был белый и носил густые черные усы. Они перевозили мебель и всякое барахло из одного дома в другой, из квартиры в комнату, из комнаты в сарай, все хуже да хуже, вплоть до того, что клиент не тянул уже на автотранспорт, и тогда его добро везли на тачке.
Так вот, Пабло и Усатый создали артель; они взваливали на спину тяжеленные трехэтажные буфеты, поднимались и спускались по лестницам; они научились судить о платежеспособности клиента по тяжести узлов, типу матрасов, кроватей, по пальто, пропахшим нафталином, по плетеным креслам, детским игрушкам, по запрятанным в дальние углы сувенирам, что хранятся долгие годы и невозможно выбросить их при переезде на другую квартиру; Пабло всегда удивлялся: чего только не хранят люди у себя дома, самые странные вещи — нужные и ненужные, целые и сломанные, чистые и грязные, свои и чужие, новые и старые; иногда им случалось волочить огромную железную кровать с никелированными спинками, а на кровати лежала обезножевшая бабка в чепце и застиранной длинной рубахе и на чем свет стоит ругалась, возмущенная насильственным переселением, требовала, чтобы убрали этого страшного негра, который идет в головах, глаза у него, как у дохлого барана; носили легкие раскладушки, на которых, может быть, спал толстый булочник с улицы. Меркадерес, тот, что женился потом на хозяйке меблированных комнат, улица Соль, 505. Пабло сам не раз проводил ночь на улице Соль — 25 сентаво для одиноких мужчин; одежду приходилось прятать под подушку, потому что хозяйка воровала самым бессовестным образом, а если кто и поднимал крик, того немедленно выставляли на улицу. Пришлось как-то раз тащить колыбель незаконного сына некой Этельвины; малыш — плод первых ее похождений — и был прямой причиной поспешного переезда, сопровождаемого комментариями кумушек-соседок, торчавших из всех окон и дверей: ах, бедняжечка, уж, конечно, негодяй насулил ей всякого; ну от меня-то он ничего бы не добился; Этельвина вся в мать, та тоже всегда бросалась от одного к другому. «А ну, дайте-ка пройти, сеньоры, здесь еще пока никто не умер!» Негр Пабло темной громадой высится на тротуаре. Он тащит последние узлы и громко кричит: «А ну, р-р-разойди-и-и-и-ись!» — потому что Пабло вовсе не по душе, когда люди роются в чужом грязном белье и перемывают косточки соседям.
И так он старел понемногу, сам того не замечая, перевозил мебель, рубил тростник, работал где попало, чтобы накормить
