Младшие родственники моей семьи - Александр Сергеевич Глухов
Вот те раз! — скажет иной читатель — начал с цыплёнка, а перепрыгнул на большую политику. Но из песни слов не выкинешь, так, что цыплёнок, водка, прочий дефицит, политика, дура Ольга, болван Витька оказались в одном флаконе и неотделимы друг от друга.
Кандидатка на замужество меня откровенно побаивалась и смотрела пёсьими, всегда готовыми услужить глазами, видать дал ей Сан Саныч острастку и, подозреваю, приказ не перечить ни при каких условиях. Она явно верила в то, что я отправлю её назад при малейшей её оплошности, а ей этого ужасно не хотелось.
Женихи посыпались как из рога изобилия спустя неделю после дебютного выгула «в свет». Витёк первым сник, уяснив бесперспективность конкуренции с молодёжью. Он к тому времени не работал, а года три околачивался по больницам и жирел, отъедаясь на казённых харчах. В больницу он изначально попал после аварии, дотянул в палате до комиссии ВТЭК и получил вторую группу инвалидности и пенсию. Его главной заботой и головной болью с тех пор стало ежегодное подтверждение сомнительной, скажем прямо, инвалидности. Работать он уже не хотел, а прожить на пенсию ещё не мог, потому и прибился к нам, как к людям, способным прожить вполне сносно в сложные времена.
Витька также был привлечен к отбору кандидатов, очень этим гордился и постоянно предлагал одну сомнительную личность за другой.
К моему тридцатилетнему юбилею, на который я не попал (потом расскажу почему), в финал вышли два жениха, если рассуждать спортивным языком. Оба рослые и статные молодцы, едва вернувшиеся с армейской службы. Тот, что повыше и поленивее жил в полукилометре, в ближайшей деревне Кузьминки, второй, гораздо более скромный и работящий — километрах в десяти, в деревне Ивановская. Ленивого пустозвона звали Сашкой, а второго — Колей. Жюри отборочного конкурса, в лице меня и моей сестры Любови Сергеевны, заранее остановили свой выбор на Коле, а пять голов с правом совещательного голоса либо не возражали, либо отмалчивались. Дело, можно сказать, было на мази, а тут ещё собственный юбилей… Всегда приятно, когда планы выполняются.
Рекрутировав Витьку, я совершил набеги на известные мне московские торговые точки. Домой мы доставили четыре набитые битком сумки с деликатесами, плюс то, что я привёз из последней командировки, а привозил всегда не мало. В последнем случае два мешка сахарного песка, для производства самогонки, компотов и варенья. Но самогон — не панацея, требовалась ещё и водка, да не каждый знал, где её можно достать. Увы, времена царили талонные, это года через три её стали полуподпольно продавать на рынках, а тогда это была валюта почище доллара. Но мир не без глупых людей (умный бы не догадался), поэтому в захолустной деревне соседнего Воскресенского района, километрах в двадцати от Егорьевска процветала открытая торговля водкой без талонов и очередей. Деревня называлась Шильково. Как такое могло случиться? Трудно сказать. В стране царила вакханалия так называемого трезвого образа жизни, поэтому и пили всё подряд, от одеколона, до лосьона «Огуречного» и настойки боярышника…
Наступило восьмое июля. Зоркий гусь Витька, перманентно полуголодный, вглядываясь в сторону пруда радостно объявил:
— На обед нас звать идут. Вон, целый караван растянулся.
Время на японских часах «Сейко», недавно купленных мной у Пирата Степановича, было немного ранним для обеда — около половины двенадцатого. Тем не менее мы охотно расстались с мастерком и уставились на процессию. Впереди важно и плавно вышагивая рослая немка. За ней, стараясь не отставать, семенила торопливо моя дочь Инга, размахивая руками и беспрерывно говоря что-то, но что именно, понять было невозможно из-за дальности расстояния. Метрах в трёх позади них расхлябанно поспешали Юрка с племянником Ромкой, тоже обсуждавшие нечто непонятное. За ними гнался птенец, уже оперившийся и изменивший окраску. Но почти не подросший, а завершал колонну преджених Коля.
Витька поскрёб небритую щёку:
— Примета не больно хорошая.
Я изумился:
— Что тебе не так?
— Женишок-то последним топает. Быть ему под каблуком, а то и вышвырнутым вон.
— Не каркай, — осерчал я, — к тебе в голову только гадство лезет. Считай ты сегодня остался без выпивки.
Брат меня поддержал:
— Не городи, Витёк. Колян правильно идёт, он за цыплёнком присматривает.
И хитрый Витька моментально стал ручным. Мы сходили, по-быстрому перекусили и вновь отправились на кладку кирпича, с условием, что к двум часам дня работу завершим и явимся на торжественное застолье.
Этот тридцатилетний юбилей оказался единственным, к которому я отнесся легкомысленно и специально гостей не приглашал, доверив хлопотное дело родственникам. В общем, получилось довольно глупо. Мишка с Витькой стали меня всячески от застолья отвлекать. Витька это делал из озорства, а брат пытался добиться максимального объёма кладки.
Раз пять я порывался уходить, три раза прибегала Инга и торопила за стол. Мои напарники-тяпляпщики костьми ложились, чтобы меня отвлечь, а когда увидели, что я готов психануть, предложили сыграть в футбол, благо приехал Виталик Королёв и можно было составить команду. Разумеется, я согласился — азартная игра всегда предпочтительнее унылого застолья. После проигранного матча с горя опять замесили раствор и закончили работу аж в восемь часов вечера. Когда мы явились, гости уже разошлись, а на дровах, около клуба, сидела здоровенная Танька Турукина и призывно поглядывала на меня. Я подошёл. Витька подсеменил следом, чуя поживу.
Девятнадцатилетняя жирафина с хитринкой и наглинкой спросила:
— Говорят у тебя день рождения?
— Ну да.
— Тогда надо отметить…
Я пошёл к себе 910 метров хода) и глянул на остатки пиршества. М-да! Судя по свинячеству народ погулял славно. На диване вальяжно сидела пьянющая Елена Сионова. Она подняла на меня мутный взгляд:
— Ты чего пришёл? Не видишь, что ли, тут народ гуляет?
Не знаю, как сдержался и не врезал ей пощёчину. Взял было одну бутылку водки, но Витька пальцами показал — две. Я взял две, а Витёк прихватил «прицеп» в виде бутылки «Фетяски».
Увидев нас с огненной жидкостью, Танька радостно заёрзала задницей (едва удержался от фразы: завиляла хвостом). А вот это она сделала напрасно. Берёзовое бревно покоилось в неустойчивом равновесии, но сдвинутое мощной задницей, соскользнуло и чуть крутанулось назад, опрокидывая гигантессу на спину. В воздух взметнулись девичьи ноги, длины бесконечной и полноватости очаровательной. Взвизгнуть она не успела. Осталась как в фотографической памяти: вздёрнутые в виде латинской буквы V ноги Таньки, открытые нараспашку рот и глаза Витьки, оценивающий перегляд Мишки и Виталика с двумя поднятыми большими пальцами и, самое удивительное, Ольга, держащая за руку второго преджениха Сашку, старающаяся оттащить его за угол
