Как быть съеденной - Мария Адельманн
* * *
– Судя по этому рассказу, Эштон любит подразнить, – говорит Эшли. Остальные женщины смотрят на нее с недоверием. – Что такое? Я не должна прерывать?
Руби сидит на стуле, скрестив ноги; ее складчатая юбка едва прикрывает трусы, туфли на высоких каблуках валяются на полу, шуба театрально ниспадает с плеч, капли пота скользят от переносицы к искусанным губам. Разорванный бейджик, склеенный в нечитаемую мозаику, балансирует на кончике указательного пальца, ожидая, пока его прилепят на место.
– Ты же знаешь, как это работает, верно? – интересуется она.
– Ты не упустила никакие красные флажки, Бернис? – спрашивает Уилл.
– Что за красные флажки? – интересуется Эшли.
– Например, словесный понос этого напыщенного ублюдка, – хмыкает Руби.
– Ну, когда влюбляешься, то не видишь никаких красных флажков, – замечает Эшли. – Типа как из-за розовых очков.
– Именно так и было? – уточняет Уилл. – Розовые очки?
– Да, – говорит Бернис. Потом поправляет себя: – Нет. Я не знаю. – В ее голосе пробивается хрипотца.
– Он заставил тебя почувствовать, что ты важна, – говорит Рэйна. – Именно этого отчаянно хочется в таком возрасте.
– Мужчины и нужны для того, чтобы чувствовать себя важной, – хмыкает Эшли.
– Но это не должно быть использовано против тебя, – возражает Рэйна. – Деньги Эштона, его борода, его внимание – это все не предназначалось ей. Это все было лишь отвлекающим маневром.
– Отвлекающим маневром? – переспрашивает Руби и пришлепывает порванный бейджик к своему обнаженному бедру. – Мне кажется, правильнее будет сказать – «игрой».
* * *
Эштон не любил переписку в мессенджерах. Он предпочитал присылать письма, составленные от руки, и экстравагантные подарки: коробки, наполненные круассанами с голубикой или кексами «синий бархат», синие цветы – незабудки, синие ирисы, букеты потрясающих синих роз, – синюю бархатную коробочку с сапфировыми серьгами и открыткой, адресованной «Дорогой ГолуБерри» и подписанной «Твой СинеЦветик».
Эштон отсутствовал по нескольку дней подряд. Как раз в тот момент, когда я уже уверялась в том, что он бросил меня, он появлялся с каким-нибудь сюрпризом: дорогим ужином в городе, обедом на его яхте. А один раз заехал за мной на работу на синем лимузине – к изумлению всех моих коллег – и увез меня смотреть бродвейское шоу в первом ряду партера. В интернете я обнаружила фотографию, на которой мы выходим из этого лимузина. Синяя борода Эштона сверкает при свете камеры. Где бы мы ни появлялись на публике вместе, его борода притягивала внимание, и за нашими спинами слышались перешептывания.
В момент физической реализации наших отношений я лежала головой в изножье его кровати, а он нависал надо мной, глядя в овальное зеркало над лазурно-синим туалетным столиком с костяной инкрустацией – его любимым предметом обстановки.
После этого Эштон призвал Андреа доставить нам позднюю закуску.
– Как пожелаешь, дорогой.
Мне Андреа представлялась красивой женщиной, похожей на кого-нибудь из его бывших. Я «гуглила» их – они были разные, но тонкие как тростинка, с длинными ногтями и большой грудью.
– Эштон?
– Да?
– Ты заинтересовался моей сестрой.
– Твоя сестра красива. Но у тебя есть кое-что более важное.
Я хотела, чтобы он сказал мне, что именно, но Эштон уже вылез из постели и направился в ванную в синем шелковом халате.
На следующее утро, слишком рано, мой телефон подал признаки жизни. Я свернулась рядом с Эштоном и прошептала:
– Не хочу идти на эту дурацкую работу. Хочу остаться здесь, с тобой.
Его пальцы прошлись по моей спине, вызывая дрожь.
– Я мог бы оставить тебя здесь, – голос его был странным – совсем не игривым, а холодным и логичным, как будто он просто констатировал факт.
Я засмеялась, словно он пошутил.
Его пальцы остановились на моем позвоночнике, словно зубцы штепселя.
– У тебя нет выбора, – сказал он. – Тебе придется остаться здесь навсегда.
Когда через пятнадцать минут я вышла из особняка, здание нависало надо мной, серо-синее в темноте. Я отвернулась от него, переходя улицу и наполовину ожидая увидеть, что мой дом куда-то исчез. Но он стоял на своем месте, маленький, точно кукольный. Казалось невозможным, что два этих дома располагались на одной и той же улице. Это было похоже на одну из этих хитрых картинок, где ты видишь либо красивую девушку, либо старую каргу, но никогда обеих сразу.
* * *
Бернис репетировала свой рассказ совсем не так. До этого момента она даже не помнила об этом утреннем разговоре. Но воспоминание никуда не исчезло. Оно скорее напоминало мебель, спрятанную под чехлом. И теперь, сдернув чехол, она почувствовала в животе холодный узел.
– Что не так? – спрашивает Уилл.
– Ничего, – отвечает Бернис.
– Остановись на этом ощущении, – Уилл подается вперед, удерживая ее взгляд, и когда она не говорит ничего, он разрывает этот контакт, откидываясь на спинку своего стула.
Бернис прилепляет свой палец к уголку бейджика, который наполовину отклеился от ее блузки, и отлепляет обратно.
– В то утро мне стало жутко. Мне следовало понять: что-то тут не так. – Голос ее срывается. – Может быть, отчасти я это действительно понимала.
– Послушай меня, Бернис, – говорит Уилл. Он смотрит на нее с такой сосредоточенностью и сочувствием, что остальным кажется, будто они наблюдают некий очень личный момент, и их присутствие в комнате совершенно не к месту. – Быть может, ты стыдишься того, что случилось с тобой, стыдишься того выбора, который сделала, но ты должна также гордиться своей способностью поделиться этим с нами.
Бернис горько улыбается и кивает.
Руби разминает костяшки кулака о ладонь другой руки.
– Да, Руби? – обращается к ней Уилл.
– Ничего, – отзывается она, пожимая плечами. – Но на самом деле это не такое уж большое откровение. Любая девушка двадцати с небольшим лет может влюбиться в какого-нибудь жутенького ублюдка.
– Это не просто какой-то жутенький ублюдок, – поправляет ее Эшли. – Это Эштон Адамс.
– Ну, значит, богатый жутенький ублюдок, – фыркает Руби. – Еще менее оригинально.
Гретель слегка ерзает на своем стуле, и Уилл замечает это – словно ястреб, замечающий любое шевеление в траве.
– Гретель?
– Оригинальность – это цель рассказов?
Тон ее столь невыразителен, что фраза непохожа даже на вопрос, не то что на вызов, но Руби поднимает брови и спрашивает:
– А ты хотела бы выиграть в этом?
– Это не состязание, – говорит Рэйна.
– Я просто сказала, что это не особо необычная история, – поясняет Руби.
– Я поняла, Руби, – говорит Бернис еще до того, как Уилл успевает предложить ей ответить. – Я всегда это понимала, так что не нужно лишний раз на это указывать. Я не была особенной до того,
