Золотая девочка, или Издержки воспитания - Ирина Верехтина
Кобалия смотрит на её горящие щёки и говорит ласковым, добрым голосом: «Молодец, девочка, всё хорошо, не надо стесняться. А теперь соберись с силами, и – на брусья, только не говори мне, что не можешь».
Партерные поддержки
На брусьях ей ничего не остаётся, как только вспоминать. Самое любимое воспоминание – о том, как она собирала в горах магхвали (ежевику) с бабушкой Этери, соседкой Маквалой (чьё имя переводится как «ягода») и её близнецами. Главное, не думать о боли в плече, о том, что Арчил стоит рядом и ждёт, когда Маринэ не выдержит и свалится (брусья после колец – это жестоко, потому что у неё болит плечо и устали руки, и Арчил знает, что она непременно упадёт, а он не даст ей этого сделать – и Маринэ снова окажется в его руках…)
Может, рассказать отцу? Но они с Арчилом дружны, Арчил скажет папе, что это простая партерная поддержка, а «девочка выдаёт желаемое за действительное» и отец будет над ней смеяться, как смеялись близнецы, когда бабушка налепила вареников с ежевикой и забыла положить в начинку сахар. Вареники получились такими кислыми, что их никто не мог есть, кроме Маринэ (ничего, что кислые, дома и таких не допросишься). Маринэ макала вареники в сметану и заедала сахаром, но ей всё равно было кисло. Маринэ морщилась, а близнецы над ней смеялись и называли ткбили, сладкая…
…Сил не осталось совсем, руки не желали слушаться, пальцы разжались сами собой, Маринэ соскочила с брусьев и оказалась в сильных руках Кобалии. Опять – в его руках, и с этим ничего нельзя сделать…
К чести Арчила Гурамовича, заставляя Маринэ заниматься буквально до упаду, он ни разу не дал ей упасть. Вот и сейчас – подхватил и поставил на ноги, продолжая держать – левой рукой за спину, правой поперёк груди.
– Эх, ты… Цыплёнок табака! Больше каши надо есть и больше заниматься. Окончишь школу, я за тебя возьмусь, – пообещал Арчил, не выпуская Маринэ из рук, и она вздрогнула от отвращения. Словно не замечая этого, Арчил перехватил её поудобнее, и Маринэ оцепенела от стыда и гадливого ужаса.
– Ты падаешь так неожиданно, что поддержки у нас получаются более чем!
Маринэ дёрнулась и попыталась вырваться, руки Арчила пробежали по её телу, словно проверяя, всё ли на месте, и после тщательной проверки наконец отпустили.
– Всё, всё… Вижу, что больше не можешь, – как ни в чём не бывало сказал Арчил Гурамович. – Марш на скамью! Соберись, Маринэ, уже немного осталось. Зато в Испании мне не придётся за тебя краснеть».
(Никакой он не Хоакин Кортес, он коршун Ротбарт, злой волшебник из «Лебединого озера», но заколдовать Маринэ ему не удастся: она закончит школу и уйдёт из ансамбля. Пусть с Миланой своей… танцы танцует, а Маринэ будет с Отари).
Наступала очередь гимнастической скамьи, на которой полагалось «качаться» (работает брюшной пресс, бёдерные и икроножные мышцы, а руки отдыхают от колец и брусьев. Арчил на другом конце скамьи тоже качает пресс и ноги, без них – какие танцы…)
Наконец скамья придвигалась к стене, Арчил садился и вытягивал ноги (Маринэ это называла – «устроился удобно»). Маринэ надевала бледно-голубое платье, Арчил включал магнитофон с гитарным сопровождением, и развалясь на жесткой скамье с видом сибарита, сидящего в мягком кресле, в течение следующих сорока минут лениво отпускал обидные замечания и колкости на её счёт, а Маринэ отрабатывала пропущенную в четверг половину урока.
Затем повторялась сорокаминутная разминка: трико вместо платья, кольца вместо танцев, сорок минут это немного, пролетят – не заметишь…», – утешал Маринэ Арчил, ласково поглаживая по плечам.
Сорок минут – это четыре раза по десять. Шведская стенка и руки Арчила. Гимнастические кольца и руки Арчила. Он снова не дал ей упасть, схватил в охапку, улыбнулся ободряюще, крепко сжал. Через тонкое трико она чувствовала его горячее тело и в жарком смятении думала, что лучше бы она упала, пусть бы упала… На брусьях её мечта сбылась, Кобалия о чём-то задумался, и Маринэ, не удержавшись, шлёпнулась на постеленные маты. И наконец – гимнастическая скамья. И тяжёлый, липнущий к телу взгляд Арчила. Смотрит как гиена на добычу. Нет, она всё-таки скажет отцу… Или не скажет. Сорок минут закончились.
И заслуженная награда – вожделенная душевая. Отвернув до отказа оба крана, Маринэ двадцать минут стояла под колючими холодноватыми струями (двадцать минут в раю, упёршись в стену руками и закрыв глаза). Потом надевала голубое платье и садилась на скамью, чувствуя себя где-то между землёй и небом…
Потом приходили все остальные участники ансамбля, приезжала на вишнёвой «ауди» партнёрша Кобалии Милана (Кобалия в папином возрасте, Милана лет на десять моложе), и после блестящего выступления «упавших с неба звезд», за которыми следовали дружные аплодисменты, начинались собственно воскресные занятия. Выдержать их Маринэ помогала мысль, что вечером они с Галей поедут на каток.
Часть 5. Сольфеджио
Поклонник Мануэля Бареко
Но – вернемся к урокам сольфеджио. В Марининой группе было восемь учеников, поровну мальчиков и девочек. Четыре пары, как необдуманно ляпнула молодая преподавательница музыкальной литературы (на литературу группа приходила в том же составе). К удивлению учительницы, они не желали делиться на пары, упорно оставаясь группой – дружной и спаянной: три пианистки, скрипачка, два виолончелиста, флейтист и аккордеонист.
Последний оказался довольно дерзким и называл «девчонскую команду» не иначе, как «четыре неразлучных таракана и сверчок», за что тараканы не обижались, а сверчок грозился обломать об Отара смычок. Да, в довершение ко всему «возмутителя спокойствия» звали Отаром, по национальности лезгин или осетин, чёрт их разберёт, по лицу абрек, позавчера спустившийся с гор, по интеллекту намного выше своих ровесников, явные способности к музыке, идеальный слух, длинные сильные пальцы и неповторимая (непоправимая!) харизма.
Кроме класса аккордеона, Отар занимался по классу гитары, совершенно бесплатно. Пришёл в класс гитары и признался преподавателю, что «бренчать» на гитаре в принципе умеет, но хочет научиться играть как Мануэль Бареко, а
