Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
Марья Ивановна решила непременно поговорить с самой Лидией. Поговорить надо деликатно. Мало ли что произошло в доме, когда она спала. Но желанию пансионерки не суждено было осуществиться. Она не только не уследила, когда Лидия поднялась, но пропустила сам отъезд дивы с дачи. Оказывается, та прямо из спальни пошла в машину, заявив мужу, что и минуты не задержится в этом доме и за стол ни с кем не сядет. По дороге, правда, прихватила две бутылки пива и бутербродов на закусь.
Когда Фальстаф с супругой отбыли в Москву, Инна так прокомментировала их отъезд:
— Уехали, и хорошо. Эта Лидка, право слово, пирог ни с чем. А гонору! Единственно, что она хорошо в жизни делает, так это глаза красит. Глаза у нее совсем невыразительные, а она так умеет тень положить, что прямо тебе Вера Холодная. А во всем прочем — дрянь!
6
А утром в воскресенье, по телевизору как раз шла передача "Пока все дома", в Верхнем Стане произошло событие совершенно непотребное и страшное. В крапиве около старого собора был обнаружен мертвец. Неизвестный мужчина лежал на боку, на лбу длинная ссадина, а грудь продырявлена ржавым штыем, торчащмй из поверженной на землю конструкции. Конструкция представляла собой уголок карниза, который ранее удерживал массивный барабан с луковицей. Уголок лежал возле северной части церкви в густо поросшей крапивой низинке. За какой надобой незнакомец поперся в крапиву, понять было нельзя. Кроме того близнецы, а именно они нашли труп, уверяли, что крапива была не помята и не стоптана, а стояла свежей стеной. Свой поиск близнецы предприняли из‑за найденной на кладбище одинокой кроссовки — кожаной, синей, почти новой. Принялись искать вторую. И нашли. Нога с этой кроссовкой торчала из крапивы пяткой вверх.
Далее все понятно. Близнецы помчались к отцу. Архитектор с трудом разлепил отечные веки, опухоль от укуса страшного насекомого еще не прошла. Вначале он просто не поверил сыновьям, но когда вместо воплей и криков они вдруг оба заревели в голос, он пошел на кладбище. Убедившись, что близнецы не "выдумывали всякий вздор", а говорили истинную правду, Харитоновы кинулся созывать мужское население Верхнего Стана.
Женская часть поселения явилась незваной. Вначале так и ринулись вперед, чтоб рассмотреть получше, но потом поостыли. По всему было видно, что покойник не один час здесь лежит. И не два, и даже не десять, потому что жара уже дала о себе знать. Не иначе как в грозовую, пятничную ночь нашел он здесь смерть, вода оставила на майке кровавые разводы. Молодой, лет тридцать пять — не больше. На лбу шишка и кровоподтек. Не скажешь — одет по–городскому, сейчас деревня и город одинаково одеваются, и все же видно — не местный, и даже не районный, а областной, может быть даже столичный. К такому мнению подталкивала особая щеголеватость в одежде покойного. И джинсы, и майка — не самострок, а все самого высшего качества. Да и стрижка модная.
Флор только мельком глянул на труп, и сразу прыгнул в свой драндулет- помчался в районное Кашино за фельдшером и милиционером, а это без малого тридцать километров. Народ остался стоять над несчастным, чесать в затылке и негромко переговариваться. Женщины, как особы наиболее чувствительные, ушли первыми. Участь неизвестного мужчины их потрясла. Кроме того, как не были женщины осторожны, крапива оставила на голых ногах и руках любопытствующих крупные волдыри. И еще запах, и мухи на трупе… Очень неприятно, знаете.
Все женщины разошлись, и только Инна стояла на месте, вцепившись в руку Левушки, да Марья Ивановна никак не могла оставить место событий. Ей ни малого труда стоило протолкнуться вперед, чтобы взглянуть на руки мертвеца. Они были чистыми, никаких следов Ворсиковых когтей. Значит, не он… Пятясь, чтобы занять задние ряды любопытствующих, Марья Ивановна заодно разглядывала и их руки. В этой толпе ей было чем поживиться. У Федорова сына (учился в техникуме, к отцу приехал на каникулы) левая рука была заклеена пластырем, и как раз в нужном месте. Сам Федор тоже имел увечье. Его указательный палец, да и вся кисть, страшно распухли и были завязаны теплой косынкой. "Змеюка куснула$1 — отвечал он на соболезнующие вопросы. Художник Игнат — из Флоровской команды, вообще прибежал к церкви в перчатках. Понятное дело, если ты в огороде сорняки рвешь или занимаешься экологически чистым искусством — надевай перчатки, тебе никто слова не скажет. Но если ты с утра, словно денди какой, перчаточки в деревне надел, такой поступок требует внятного объяснения. Можно, конечно, крикнуть: "Люди, есть подозрение, что этот молодчик ко мне ночью с пистолетом в спальню залез. Есть доказательства, что его мой кот оцарапал. Надо бы проверить всем миром его руки! А то ведь этот террорист и к вам придет!" Но надо быть полной дурой, чтоб такое прокричать. Во–первых не место и не время. И потом — ведь доказательств никаких. И лицо у Игната симпатичное.
Но больше всего при осмотре рук Марью Ивановну потряс уже знакомый бинт, охватывающий руку любимого племянника. Она как‑то совсем не рассматривала его раненую руку в этом контексте — как вещественное доказательство. Более того, бинт на руке Левушки и подал ей здравую мысль. Но это вздор! С чего бы вдруг Левушка вздумал целиться в любимую тетку? Он ее позвал жить в новый дом, сам предложил хорошие деньги и при этом деликатно сказал:
— Рассматриваете эту сумму как хотите. Можете считать ее заработной платой, вы ведете у меня здесь хозяйство. Но если вас это оскорбляет, то будем считать эти деньги пособием. Ближе вас родни у меня нет.
В этом заявлении была некоторая натяжка, были у Левушки и более близкие родственники, но ведь это как посмотреть. Лева для нее был благодетелем. Так зачем же ему в нее целиться? Если не предположить, что он ее с кем‑нибудь перепутал.
И не мешало бы вспомнить, с какой рукой Левушка приехал из Москвы — со здоровой или с забинтованной. Он тогда Марью Ивановну обнял, это точно. Обнял и сказал — иди спать, мы сами управимся.
Марья Ивановна подошла к Левушке поближе.
—
